Это - Фай Гогс
Заодно я все больше убеждался в правоте поверенного. Мне уже не составляло никакого труда упорядочить, разложить по полочкам моей памяти все вымышленные факты его биографии, и это позволило держать в узде и его, и мои эмоции. Я вдруг обрел неожиданную и желанную власть над моими соказарменниками…
– …не так быстро, пишу ведь… со-о-о… ка-а-а… или ко-о-о?.. чертова прорва слогов… боюсь не сдюжить, немеют рученьки… бог даст, внучатки закончат мою былину… шку…
– …и подобно тому, как киношный садист любовно перебирает пугающие до судорог инструменты в своем несессере…
Тут я сделал небольшую паузу, давая возможность высказаться слушателям. Те на сей раз почему-то промолчали, и я продолжил:
– …так и я… нет, лучше сказать – мы – неторопливо и с наслаждением выбирали очередную каверзу, чтобы поизмываться на теми, кто всерьез думал, что измывается над нами. Они умолкали, стоило нам войти в комнату – мы устраивались поудобнее и начинали нескончаемую телефонную болтовню нашим хорошо поставленным грудным контральто; они орали, чтобы мы немедленно вернули отскочивший к нам мяч – мы, размахнувшись по-девчачьи, швыряли его под мусорный грузовик; они отсаживались от нашего стола во время обеда – мы с капризной гримасой сдували с него крошки.
Промакивая нашим щегольским батистовым платком уголки рта, мы походили на короля Людовика, одним мановением изящно отведенного в сторону мизинца посылающего колонны тупой солдатни под пули защитников Ла-Рошели… Ты еще здесь?
– Да. Жду места, где ты окончательно превратишься в Макса. Я почти смирился с тем, что в финале одному из нас придется перестать контролировать слюноотделение и вставить тампон в уретру. С радостью бы занял твое место, амиго, но я давний поклонник прямохождения и наоборот, меня воротит от всего пурпурного и Бруно Марса, так что…
– Ага, как раз к этому и веду, потерпи еще немного.
Должен признаться, что Макс нравился мне сильнее и сильнее. Меня впечатляли его утонченность и способность во всем видеть прекрасную сторону. Мне и самому довелось испытать немало всякого, но то, как блестяще он справлялся с этой ситуацией, с какой неустрашимостью он смотрел в глаза нашим обидчикам, одновременно сочиняя очередную гаденькую кляузу, вызывало у меня восхищение!
Хотя мы и понимали друг друга с полуслова, но были очень разными. Я был сдержан, язвителен и жесток, Макс – открыт, искренен и раним. Зато, когда дело доходило до драки, он старался ни в чем мне не уступать, бился хладнокровно и умело, вовремя опуская руки и подставляя под удары свое слабоумное лицо, за которым он так ухаживал.
Мне было с ним интересно и легко. Мы могли часами болтать о литературе, музыке, фильмах, кривых ногах Гэвина Диккенсона с параллельного потока, тачках, птицах, мудрости божьей и интеллектуальном убожестве окружающих, украшениях от Тиффани, сумках от Фенди, и еще о том, почему мать вредины Дэнни Бутмана до сих пор не покончила с собой, получив от нас эпистолярный аналог джойсовского «Улисса» как по объему, так и по замысловатости письма.
Мы делились друг с другом самым сокровенным – он мне рассказывал о своих безответных влюбленностях, я ему – о том, как тяжело мне давалось обучение у поверенного. Его представление о смешном идеально соответствовало моему. Бывало, что посередине урока мы вдруг без видимой причины валились на пол от совершенно невыносимого для нормального уха переливчатого хохота, срывавшегося на фальцет, беззаботно плескаясь в водопадах ненависти, низвергаемых на нас обделенными чувством юмора сокурсниками…
– Ах вот как? Решили утопить меня в водопадах страдательных причастий? «Низвергаемых» – это сильных ход, мистер, но я тоже знаю одно неплохое словечко. Готовы? «Пистантрофобических»! Ха-ха-ха! Как вам такое?
– Я уже был готов приступить к четвертому этапу единения со своим персонажем, а именно – постепенному отказу от своей изначальной личности, но тут стал подмечать кое-что не совсем обычное.
Хотя по степени ограничения свободы академия и была похожа на тюрьму, нам все же не возбранялось иногда наведываться в расположенный поблизости крошечный городишко под названием Делафельд. Там нам попадалась на глаза уйма симпатичных девчонок, в основном тех, кто приезжал навестить своих братьев. Местные были тоже ничего – насколько я мог судить, учитывая, что Макс с подчеркнутым отвращением воротил от них нос.
Чтобы не раздражать его, смотреть на красоток приходилось вскользь, без интереса. Но даже если бы мы вдруг увидели роту голых букингемских гвардейцев, отплясывающих тверк под Джимми Самервилла, (все еще) мое тело не отреагировало бы на них и на сотую долю так, как оно реагировало на бретельку лифчика, торчащую из-под блузки официантки в городском кафе. Мне осталось только сложить два и два. Увы, но я понял, что вовсе не даун и не гей, и в обозримом будущем мне не стать ни тем, ни другим…
– …сказал Брайан Лурд своей невесте Кэрри, когда дарил ей кольцо. Но мы-то с вами знаем, что…
– Это открытие привело к тому, что в наших отношениях образовалась глубокая трещина. А между тем нам уже два месяца как исполнилось по тринадцать, и человечество, затаив дыхание, ожидало нашего первого разрешения от семени.
Эра Невинности осталась позади, но мы застряли на пороге эпохи Рукоблудия, не в силах сделать решающий шаг. Многотысячные интернациональные оркестры не отрывали глаз от палочки дирижера, готовые грянуть в литавры; главы всех мировых конфессий давно уже выписали нам все мыслимые виды индульгенций – а мы все никак не могли.
Я и Макс были двумя полностью сформированными, самостоятельными личностями, помещенными в одно тело. Нам не требовалось одобрение друг друга по любому поводу. У каждого из нас имелось свое личное пространство, свои тайные мысли и желания. И, тем не менее, кое о чем нам все же приходилось договариваться. Да, тело пока еще принадлежало мне по праву первородства, но это не отменяло необходимости сотрудничать по таким важным вопросам, как сексуальная…
– …разрядка? Серьезно? В вашей казарме что, розгами пороли за фантазию? Вот, выбирай: «гонять рядового Райана», «сцапать повстанца за шкурку»…
– …разрядка. Причем нельзя сказать, что мы не пытались. Наоборот. Каждую ночь мы прилежно воображали себя юным похотливым разносчиком пиццы, которого
