Трудное счастье - Юрий Маркович Нагибин
И снова началась пахота — до солнечного захода. Повечеряли в хате, в густых сумерках, холодным борщом да хлебом и сразу улеглись спать. Я притулился в уголке, расстелив пиджак. Из щелей пронзительно дуло, но Андрей снова вспомнил про меня и укрыл попонкой.
Так и пошло у нас день за днем. Нельзя сказать, чтобы я свыкся со своей работой наездника. Боль, которую причиняла мне острая спина моего скакуна, почему-то не становилась меньше, но я привык к самой боли, она стала неотъемлемой частью моего здешнего существования. Затем начались дожди, и пахота прекратилась. Меня заставили пасти волов. Я залезал под толстую парусину, называемую здесь лантухом, и смотрел из-под нее за волами. Дождь неустанно и гулко колошматил по лантуху — казалось, он бьет меня по ушам. Несмотря на этот шум, а быть может, из-за него, мне все время хотелось спать. Я бы и спал, если бы не один упрямый вол…
Обычно волы тихо бродят под дождем, пощипывая траву, а этого все куда-то влекло. Опустит голову, будто нюхает землю, и прет себе вдаль, покуда не превратится в малюсенькую точку на самом краю неоглядной степи. Хочешь не хочешь, а выскакивай из-под лантуха на дождь и ветер и беги за ним по скользкой земле.
Однажды я решил не бежать — сам придет. Завеса дождя поглотила вола, время шло, а «клятый» вол все не возвращался. Охваченный страхом, я выскочил из своего брезентового домика и кинулся в степь. Я поминутно оступался, падал, поднимался и снова бежал. Дождь хлестал меня по лицу, дождевая влага, смешиваясь со слезами, забивала соленой водой мой открытый в трудном дыхании рот. Вернулся я с волом уже в сумерках. К счастью, моего отсутствия никто не приметил…
В этот день наша стряпуха варила куриную лапшу, и работники с нетерпением ожидали вкусного хлёбова — очень уж всем приелись каша да постный борщ.
Когда Авдоха поставила на стол чугунок и все взялись за еду, один из работников выловил из похлебки куриные лапы и громко чертыхнулся. У южных крестьян куриные лапы считались проклятыми. Существует поверье: когда решили распять Христа, то не оказалось гвоздей. Злому делу помогла курица. Разгребая мусор, она откопала гвозди, и Христос был распят…
В ответ на посыпавшиеся упреки Авдоха схватила куриные лапки и кинула мне в чашку:
— Не велика беда — нехристь сожрет…
Набивая рот лапшой, старший работник заметил, что курица тут ни при чем: это прохожий цыган дал для распятия гвозди, которыми собирался было коня подковать. Вот потому-то цыгане — проклятая нация, с которой честному человеку негоже дело иметь…
Слова старшего работника, видимо, произвели впечатление.
Стряпуха принялась бранить меня, да и другие работники поглядывали сердито. Я же не мог взять в толк, в чем тут моя вина. Я-то не распинал Христа, это мне было хорошо известно.
— Так кто же предал Христа — курица иль цыган? — сказал вдруг Андрей.
— А бес их знает! — усмехнулся старший работник.
— Ты воду не мути! Говори прямо: от кого гвозди-то — от курицы иль от цыгана? — продолжал Андрей, отложив ложку и в упор глядя на работника.
— Чего пристал, меня там не было! — огрызнулся тот.
— А коли не был, так не бреши! — Андрей зачерпнул варева и, помогая себе пальцами, отправил в рот ком желтой, жирной лапши.
Старший работник глянул на него исподлобья, но смолчал. Я уже приметил, что окружающие, даже сам хозяин, будто побаиваются Андрея Бондаря.
Этот случай оставил во мне тягостное чувство. Я свято верил словам моего рыжего друга: «Все бедные люди — братья». Старший работник был хозяйским холуем, но ведь стряпка Авдоха и другие работники были бедняками, почему же они так плохо ко мне отнеслись? Детский разум не мог разобраться в этом, и моя вера в рыжего парня на какой-то миг поколебалась…
С этого дня старший работник не пропускал случая обругать меня, дать подзатыльник, лишний раз прогонять под дождем, но делал он все это в отсутствие Андрея. Пожаловаться Андрею я не решался. Мне казалось, что в гневе он может попросту убить человека.
По счастью, работа в поле вскоре пришла к концу, работники заговорили о возвращении домой.
И вот снова скрипит ярмо, снова течет дорога из-под валких колес арбы и снова звучит протяжная, унылая песня Андрея. Только ветер бьет мне теперь не в спину, а в лицо, холодный северный ветер…
Под вечер мы добрались до станицы. Распахнулись тяжелые ворота, взвились в воздух, как чудовищные бескрылые птицы на гремучих цепях, злые хозяйские псы. Когда я спрыгнул с телеги, ко мне кинулся, болтая розовой соплёй, громадный индюк и обругал на чем свет стоит. Мне казалось, я понимаю его сердитую речь. «Ах ты, цыган неуклюжий! — говорил индюк. — Ты зачем здесь? На лошадях ездить не умеешь, волов пасти не умеешь, только жрать умеешь. Пошел прочь, пошел прочь!» А затем индюк принялся распекать и других работников за плохую работу, за то, что рано вернулись с поля. «А тебе-то что, индюку?» — хотел я сказать ему и тут только понял, что все это говорит вовсе не индюк, а хозяин…
Я прошмыгнул в кухню. Босые ноги почувствовали тепло пола, и я на миг стал счастлив этим крошечным счастьем, но тут толстая стряпуха Настя принялась допекать меня какой-то девушкой, которая будто спрашивала обо мне в мое отсутствие.
Настя называла меня «женихом» и другими стыдными словами и довела до того, что я уже готов был расстаться с кухонным теплом, когда понял вдруг, что Настя не просто шутит. Но кто же была эта девушка? Ведь у меня нет знакомых в станице… Натешившись вволю, Настя сказала, что девушку эту зовут Гапочкой, что она была батрачкой, но хозяин ее недавно помер и она ушла из станицы в город к дальней родне… Так то была Гапочка, маленькая батрачка, из-за которой попал в холодную мой рыжий друг! И она-то искала меня!..
В страшном волнении стал я выспрашивать у Насти, не велела ли Гапочка чего передать мне, не говорила ли чего о рыжем парне.
— Ох, люди добрые! — всплеснула руками Настя. — Как не говорила! Да о нем, рыжем разбойнике, все говорят! Сгубил душу живую, да и от наказанья утек!..
Но заплывшие жирком глаза Насти весело блестели — видно было, что она нисколько этим не огорчена.
Надо ли говорить, как обрадовала меня эта весть! Воображение мое заработало. Я уже видел моего рыжего
