Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

— Пчелы консервируют ее?

— Выходит так. У них вроде бы свой консервный завод.

Под вечер Петя и Зоя катались на лодке. Петя опустил весла, и течение незаметно уносило лодку от берега к середине реки. Я лежал на прохладной траве. Перед глазами — бездонное небо и кое-где висели кучевые, облака, похожие на горы белой ваты. Внизу под облаками парил коршун. Крылья его как будто застыли, казалось, что птица уж никогда не взмахнет ими, так и будет целую вечность описывать круги под облаками. Хороша земля, а как прекрасно над нею голубое небо! Мирное, нестрашное небо.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Десятки чистеньких белых, желтых и синих ульев стояли ровными рядами на опушке березового колка. Вся пасека была похожа на деревню с улицами и переулками. Каждый домик имел свой номер. Только не было названий улиц. Да они и не нужны.

Вокруг — много зелени и цветов, воздух пропитан запахом меда. Тихо. Слышно жужжание пчел. Сюда, сквозь березовый заслон, не может прорваться даже самый сильный в наших местах западный ветер.

Колок, словно остров, окружен бескрайними полями пшеницы, подсолнечника, гречихи. А совсем близко лежит сине-фиолетовый лоскут фацелии. Кажется, что кто-то пролил чернила. И на этот фиолетовый лоскут больше всего летят пчелы.

На краю леса стоят две раскидистые осины, сверкая на солнце сизоватой листвой. Мы с отцом облюбовали эти осины, вырубили вокруг них густой колючий шиповник и укрепили между ними жердь. С двух сторон поставили покатно ивовые прутья, привалили свежим сеном, и получился просторный шалаш.

Приходилось ли вам жить в таком шалаше, пить чай, заваренный душистым чебрецом или листьями дикой смородины, а ночью слушать комариную песню?

…Чуть свет выходишь из шалаша. На траве вздрагивают от утренней прохлады тяжелые капли росы. Позже они заиграют на солнце разноцветными огоньками.

Небо розовеет, становится нежно-лиловым.

Кто-то провел над горизонтом две тонкие ярко-желтые линии. И вдруг они заискрились. Сноп лучей перескочил на облако, и оно загорелось.

За пшеницей виднеется озеро, подернутое дымкой. Утки взлетают над прибрежным камышом и с кряканьем ныряют в дымовую перину.

А из-за земли выплывает огромный, как стог сена, солнечный шар, выкованный из чистого золота. Его прозрачная оболочка такая тонкая, что ткни пальцем — и она лопнет, и на землю польется густая раскаленная лава. Но чьи-то добрые руки умело и осторожно подталкивают снизу этот шар. Еще одно небольшое усилие — и шар отрывается от земли и повисает в воздухе, потом начинает медленно двигаться через озеро, поля, леса, и только вечером он упадет вон там на западе, за болотом, заросшим приземистым ракитником.

Над озером уже сверкнул осколок солнца. А над пшеничным полем взлетел первый жаворонок. Все выше и выше! Вот он коснулся крылышками купола неба, отлитого из голубого хрусталя, и зазвенел купол, и полилась трель… Тут и там жаворонки часто-часто бьют крылышками по куполу. Трели сливаются в одну мелодию.

И на пасеке своя жизнь. Где-то в траве осторожно пробует свою скрипку кузнечик, гудит над головой мохнатый шмель, в лозняке щебечут птицы. Пчелки показываются из летков, выкучиваются на прилетных досках, ножками смахивают с глаз дремоту и стремительно ныряют в воздух.

Проснулась земля, закипела работа!

Я надеваю белый халат и начинаю вмешиваться в пчелиную жизнь. Всякому — свое…

Трудишься, не разгибая спины, и не замечаешь, как проходит день. Со всех сторон уже подкрадываются и наплывают сумерки. Садишься у копны на теплую землю и слышишь позывной голос перепелки: «Спать пора, спать пора!»

Вечер. Тихо. Я долго сижу у костра, искры, вспыхивая, гаснут в темном небе. Мурзик, мой пес, тоже греется, положив голову на передние лапы. Он думает свою бесконечную собачью думу и по временам настораживает уши, вслушиваясь в тишину.

Задумчиво шелестят осиновые листья, мрак поглощает деревья, траву, озеро.

Знаешь, что не грозит опасность, а все равно как-то чуть-чуть жутковато. Это чувство, наверно, передалось от далеких предков, которые, ночуя среди дикой природы, всегда были настороже.

— И-и-и-и, — долго и протяжно звучит в середине колка, как будто кого-то душат. Это подают голоса молодые филины. Они сидят где-то недалеко на березах и сигналят «старикам», улетевшим на охоту.

За колком на дороге остановилась автомашина, приглушенно гудит мотор, слышен резкий сухой лязг капота. Но вот сердито стукнула дверца кабины, и машина покатила. Все затихло, а через минуту опять разрезало мрак тонкое «и-и-и-и».

Видно, прилетел старый филин.

Я забрался в шалаш, машинально потрогал ружье и стал смотреть на далекую звезду, проклюнувшуюся между листвой. Вскоре заснул спокойно и глубоко. Проснулся от яростного собачьего лая. Мурзик рвался во мрак в сторону ульев.

Я настороженно прислушиваюсь.

— Кто там? — кричу в темноту. Ни звука.

Собака хрипит от натуги. Спускаю ее с цепи.

— Ату, Мурзик, ату!

Пес бросается вперед и тотчас отчаянно взвизгивает и катится ко мне.

— Зю! Зю! — подбадриваю я пса, беру ружье и на ходу включаю карманный фонарик.

Около улья лежит, свернувшись в клубок, большой еж. Мурзик снова ринулся к нему. Колючий клубок неожиданно распрямился и, подпрыгнув, вонзил острые иглы в собачью морду. Мурзик взбешен. Он не может смириться с тем, что в его владения пришла какая-то колючая рукавица и исколола до крови его благородный нос. Он лаял и поглядывал на меня: мол, помоги, хозяин. Я подумал: как же ему помочь? И подошел к бочонку, вылил воду, накрыл им ежа. Мурзик успокоился и, облизывая нос, лег на свое место.

За день пчелы собрали много нектара и теперь вентилировали, удаляя из ульев влагу. Вокруг распространился аромат. И еж, очевидно, пришел полакомиться медком.

«А ест ли он мед? — мелькнула мысль. — Наверно, ест. Может быть, он уже не раз находил шмелиные гнезда и разорял»…

Я решил, что завтра проверю свою догадку, угощу ежа медом. Утром приподнял бочонок. Но под ним ежа не оказалось. Он прокопал нору и ушел.

Мурзик растерянно смотрел то на меня, то на холмик земли.

— Ушел, брат, наш ночной гость, перехитрил нас.

ЧЕЛОВЕК ВСЕ МОЖЕТ

Тимофей Петрович Кленов работал сторожем. Однажды в колхозной конторе во время наряда разгорелся спор «на арбузной почве». Сторож уверял всех, что и в Зауралье могут расти арбузы не хуже, чем в астраханских степях. За свой век он побывал на волжских, донских, иртышских и кубанских бахчах. И если станет рассказывать про арбузный