Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

— Ну, ладно, задавишь, — обмяк старик. — Ох, и гусеница! Так и вьется. Ступайте оба. А я схожу на пасеку. Посмотрю.

Я остался помогать. Работали до обеда. Потом трактор неожиданно поперхнулся и замолчал.

— Рыжий! Афоня! Где ты пропал? — закричали люди.

Тракториста не было. Петя подошел к трактору. Начал заводить.

— Не трогай без хозяина, — посоветовали ему.

Сели отдыхать. Достали свои сумки с хлебом, авоськи с пирогами. Зоя предложила нам с Петей разделить с нею обед. Мы сели на траву в кружок. Петя взял яйцо и кусок хлеба. Яйцо разбил о носок сапога и не спеша очистил. Зоя разрезала большой зеленый огурец, посыпала солью из спичечной коробки, потерла обе половинки одну о другую и подала нам:

— Кушайте!

Подъехал председатель: высокий, широконосый, как будто ему с детства кто-то надавил пальцем на нос и он так и остался приплюснутым. Глаза блестят молодо. Улыбается доброжелательно.

— Ну, как дела?

— Идут.

— А ну, посмотрим.

И он полез по лестнице на башню.

— А скажи, Петя, на пасеке интересно? — спросила Зоя.

— Кому как. Там ведь не цирк и не кино.

— Ну все же? Какой ты, право, — скривила она капризно губы.

— Мне там нравится.

— Понимаю: яблони, плакучая ива над рекой, почки-цветочки. Романтично и чувствительно! — попыталась съязвить Зоя и захохотала.

— Когда пчелы жалят, то бывает не романтично, но чувствительно.

Зоя прыснула.

— Чего ты, Зоя?

— Смотри, — указала пальцем.

К башне приближались тракторист Афоня и Трифон Никитович. Афоня без брюк, в трусах. Глаза отекли, и его трудно было узнать. Трифон Никитович держал в руках Афонины брюки.

— Что случилось? — крикнул председатель с лестницы. Все столпились.

— Ты здесь, Илья Ильич? — сказал Трифон Никитович. — Любуйтесь! Вот вздумал полакомиться медком. Забрался на пасеку, а пчелы и давай его жалить. Он сдуру на дерево залез. Думал, отступятся, а они еще злее. Стал слазить — зацепился штанами за сук и повис вниз головой. Я с батожком к нему. Хотел проучить. Он рванулся, оставил на дереве штаны, сам же — в речку. Пока полоскался — опух, ничего не видит. Позвал меня на помощь. Теперь я вроде за поводыря у него.

— Так! — сердито крякнул председатель, и нос его стал еще более плоским. И тут он увидел Петю Ухалова.

— Почему не на пасеке?

— Наказать надо проказника, — сказал мужчина с раздвоенной, как у зайца, губой.

Петя не понял, кого советуют наказать: его или молоденького рыжего тракториста, похожего на пухлого индийского будду.

— Я ведь невзначай… Я так… проходил мимо. Дай, думаю, загляну, — оправдывался пострадавший.

— Он уже наказан, — заступился Трифон Никитович.

— Как самочувствие? — спросил председатель Илья Ильич. — Пчелы ничего не отъели?

Все захохотали.

— Кажись, все цело, — болезненно улыбнулся Афоня.

— Тогда получай свои штаны. Иначе они тебе не надобны будут.

— П-а-а-з-з-ор! — заскрипел зубами человек с заячьей губой.

— Садись в ходок, отвезу домой. Помогите: он же не видит. — И когда Афоня уселся, председатель хлестнул жеребца. А трактор все так же тупо смотрел сквозь мутные свои очки. Казалось, удивлялся: надо же так изуродовать человека.

Трифон Никитович, я и Петя отправились на пасеку. Всю дорогу молчали. У омшаника на старом клене заметили черный клубок — рой.

— Ишь, чуть не прозевали, — воскликнул старик. — Петя! Живо!

Петя взял роевню, накинул на голову сетку и полез на дерево. С большим трудом дотянулся до роя и резким ударом кулака по суку стряхнул его в роевню. Трифон Никитович стоял, опершись на трость, и комментировал:

— Добрый верхолаз, цепкий, как обезьяна.

Петя не мог понять: хвалят его или укоряют.

— Слазь, неси рой в омшаник. Захвати оттуда кваску.

Принимая из Петиных рук стеклянную банку с квасом, Трифон Никитович сказал:

— А я, того… никогда не карабкался по деревьям. Жалел штаны.

— А как же рои снимали?

— Умею колдовать. — Улыбнулся хитровато. Петя изумленно посмотрел. А что? Он и в самом деле похож на колдуна.

— Шутите, Трифон Никитович.

— Шучу, не шучу, а надо знать повадки пчел. Легче будет работать.

Мы сидели под старой ивой на скамейке, ели душистую клубнику, выращенную Трифоном Никитовичем, и любовались природой. Пасека находилась на самом высоком берегу реки. Отсюда открывался необъятный простор. Вниз под обрыв спускались, бежали сломя голову деревья. Буйная зеленая толпа! Так в жаркий день бегут к реке дети. Наперегонки. За деревьями желтел песчаный берег, синела извилистая река, а дальше, за противоположным берегом, тянулись луга и поля без конца и края. Смотришь вдаль и кажется, что ты паришь над этой ширью, над этой родной любимой землей.

— Тридцать лет любуюсь, — сказал Трифон Никитович. — С тех пор как начал работать пасечником. И не могу налюбоваться. Каждое утро раным-рано приду, сяду на скамейку и смотрю в синюю даль. До чего же хорошо! — Он долго молчал.

— Вот, Петя, я стар и передаю тебе все это. Пасеку и все, что видишь. Землю. Люби ее, оберегай и не переставай радоваться, что тебе досталась эта красота. За это ты будешь в долгу перед людьми. В большом долгу! Понимать надо.

Трифон Никитович приподнял тяжелые лохматые брови и посмотрел на нас.

— Рой выходит! — крикнул Петя и показал на улей, над которым метались пчелы.

— Неси фанеру. Живо! — скомандовал Трифон Никитович.

Он приставил фанеру к прилетной доске и сел сбоку. Пчелы, как горох, выкатывались из летка и сплошной темной лавой текли по широкой фанере, а затем, достигнув края, взлетали. Вдруг Трифон Никитович накрыл банкой из-под кваса несколько бегущих пчел.

— Там же матка, — предупредил Петя.

— Она-то мне и нужна. Давай клеточку.

Петя вынул из кармана проволочную клеточку величиной со спичечную коробочку и подал. Трифон Никитович посадил в нее матку.

— А рой привился на том самом клене, куда я давеча лазил, — заметил Петя.

— Как по уговору туда льнут, — пояснил старик.

Мы отодвинули старый улей и на его место поставили другой, свободный. Трифон Никитович положил в него клеточку с маткой, не спеша подошел к дереву и стукнул по стволу. Рой рассыпался, пчелы покружились, покружились и залетели в новый улей к матке.

— Вот как колдуют, — сказал Трифон Никитович. — А ты лазишь по деревьям. Эх ты! Чему тебя учили? Берись за улей, понесем его на новое место.

Управившись, снова сели на скамейку. Петя взглянул на силосную башню и, очевидно, вспомнил мучивший его вопрос: силосуют пчелы пыльцу или консервируют? Задал вопрос Трифону Никитовичу. Тот подумал.

— Что делается в бочке с капустой? — спросил.

— Брожение…

— Ну, вот. Закисание. Стало быть, и в башне закисание.