Зори на просеках - Михаил Степанович Керченко

— Это не чудеса, Тимофей Емельянович.

— А что ж, по-твоему?

— Счастливый случай.

— Ишь ты! Умен больно! — недовольно, по-стариковски проворчал он.

Тимофей Емельянович верил в судьбу, в то, что человек живет так, как ему «написано на роду», хотя бога не признавал. В приметы верил, в чудеса и любил поговорить на эту тему. Заметив у меня на руке бородавки, посоветовал:

— Сосчитай, завяжи узелки на нитке (сколько бородавок — столько узелков) и закопай в подполье. Все сойдут.

Такого человека трудно разуверить в чем-либо, но я настойчиво излагал свою точку зрения, и иногда он даже в чем-то соглашался со мною. Зато в разговоре с другими он нередко мои суждения выдавал за свои собственные и если что-либо не мог объяснить, говорил:

— Ученые все постигнут.

Тимофей Емельянович второй раз деловито заправил трубку табаком, все о чем-то думая, и, закурив, спросил:

— Ну а, к примеру, такое чудо? Дело было в нашей деревне перед самой войной. Сидели бабы на завалинке, судачили. Откуда ни возьмись — тучка, закапал дождик. Бабы разошлись по домам, а мы с женой сели обедать. Я окно растворил, чтобы ветерком продувало. Жена и говорит: «Не надо бы, Тимофеюшка». — «Испугалась тучи!» — прикрикнул я. — «Не тучи, а гнева божьего».

И подошла к печке, чтобы вьюшку задвинуть.

«Что? — говорю. — Твой бог в трубе сидит, что ли?» — «Тьфу ты, безбожник!» — набросилась жена на меня.

И тут из трубы вынырнул огненный шар. Жена присела от испуга и кричит: «Пожар! Горим! Спасайся, Тимофеюшка».

Я оторопел и смотрю, как летит этот шар. На скамейке лежал мой картуз. Так он сел в него, как наседка в гнездо. Жена хотела накрыть фуфайкой, да я закричал, чтоб не шевелилась. Шар в горенке побывал, а потом около меня в окно выскользнул. По дороге шла из церкви старуха, соседка наша. Она только что причастие приняла. «Беги, бабуся!» — кричу.

Оглянулась, увидела и начала креститься: «Упаси, помилуй! Господи Иисусе! Смертынька моя».

Шар боднул ее в лоб да так, что земля задрожала от взрыва. В окнах стекол — как не бывало. Ложка из моих рук выпала. В жизни не было, чтоб я крестился, а тут пришлось. Похоронили старуху. Видать, он, шар-то, ее искал. Разве не чудо?

Тимофей Емельянович замолчал, ожидая, что я скажу.

— Несчастный случай. Это была шаровая молния. Она большой заряд несет.

— Кто же ее заряжал? — недоверчиво, со злой усмешкой спросил он.

— Кто заряжает тучи?

— Вот и я хочу спросить об этом.

Я объяснил.

— Ишь ты! То счастливый случай, то несчастный. А я так думаю: все предусмотрено в природе. Одному — родиться, другому — умереть. Меня шар-то этот не тронул, потому что мне предстояло найти нефть. Не улыбайся. Мы тоже кое в чем разбираемся.

— Все равно кто-нибудь нашел бы нефть.

— Кто-нибудь! А я верил в свое чудо, и так свершилось. Понял?

— Вот ты, Тимофей Емельянович, сорок лет около горна стоишь, а ведь ни разу не случилось такое, чтобы ты начал ковать железо, а оно вдруг в золото превратилось?

— Со мной не случалось. А раньше в соседней деревне было такое чудо с одним кузнецом. Разбогател мужик. Потом сослали в Нарым. Правда, болтали, что он ухлопал одного купца.

— Это, пожалуй, вернее…

Туча, как огромный коршун, распростерла крылья над землей и приближалась к нам. Дальние леса затуманились: там шел дождь.

— Пожалуй, пора уходить, — сказал старик, сел на велосипед и уехал. Я тоже отправился домой.

Пока добрался до деревни, туча свалилась за дальние леса и на небе снова заиграло солнце. Я завернул на пасеку. Вокруг одного улья, куда я посадил отводок, жужжали пчелы. Это были воровки. Хозяйки выставили около летка сильную охрану. Воровки, старые пчелы с черными, блестящими спинами, упорно пробивались сквозь заставку в чужой улей. Шла рукопашная схватка. Кто кого? Прилетная доска и земля под ней — все было усыпано мертвыми пчелами. Обороняющиеся хватались челюстями за крылья своих противников и тащили их подальше от летка. Некоторые сходились один на один, вонзали друг в друга жала и корчились, умирая. Охрана не успевала отражать атаку врага, численность которого росла с каждой минутой. Когда стража была перебита, воровки стали беспрепятственно уносить чужой мед. Я знал, что все это может кончиться плохо. Разграбив один улей, они примутся за второй, потом за третий. Я сократил леток и начал опудривать воровок зубным порошком. Выбеленные с ног до головы, они тяжело поднимались в воздух и скрывались за садом. Грабители были с чужой пасеки.

Вечером, когда на землю стали опускаться сумерки и на пасеке все успокоилось, ко мне пришел Тимофей Емельянович. Сели на скамейку под кленом, закурили. Он недавно завел пчел и любил поговорить о них.

— Вот мы давеча спорили о чудесах. А мне прочитала внучка, что бывают белые волки. Отчего бы это, а?

Я объяснил, как мог.

— Ну, а белые пчелы, например?

— А что?

— Да, видишь ли, у меня пчелы вдруг поседели.

Я улыбнулся.

— Не может быть!

— Честное слово. Вот тебе и чудеса! Факт налицо. — Старик Небогатов торжествовал. — Что ты на это скажешь?

Я сделал вид, что задумался.

— И здорово поседели?

— Здорово. Лезут к своим, а те выгоняют.

— Может быть, это какие-нибудь мухи?

— Пчелы, — утвердительно кивает он головой и тут замечает, что мои ладони тоже белые, как будто мукой посыпаны, и на брюках пятна, и на ботинках. Затем он остановил взгляд на синем улье: прилетная доска — в зубном порошке. Он понял все, и я облегченно вздохнул.

— Так. Значит, это твоя работа. Ты выбелил пчелок.

Он ухмыльнулся, покачал головой.

— Вот старый дурак! Чудеса оказались в решете.

— Видимо, так…

Я набрал пригоршню мертвых пчел и показал ему.

— Твои напали и видишь, что наделали? Я опудрил воровок, чтобы узнать, чьи они. А сколько меду унесли!

— Я отдам тебе мед.

— Не надо, — протестую я.

— Что же делать?

— За мелкую кражу посади их на сутки — двое в темный прохладный зимовник. Одумаются и перестанут шастать по чужим ульям. А я на днях перекочую на фацелию.

Он согласился.

— Ну, а как же с чудесами? — спрашиваю я, не скрывая улыбки.

Он махнул рукой, встал, схватился за поясницу:

— Ловко ты меня подсек. Да, брат, старость одолевает. И никакие чудеса не помогут.

Тимофей Емельянович устало побрел домой.

СИНИЦЫ