Люди без внутреннего сияния (СИ) - Постюма Йенте
Мой отец хотел семью, но когда я появилась, у него случился нервный срыв от перенапряжения. Как-то вечером он выпил бутылку йеневера, доплелся до гаража, вывел машину и уехал. Моя мама считала, что он хотел умереть, но сам он до сих пор это отрицает. Он просто хотел уехать, сбежать от этого мира. Еде-то сразу за городом он на повороте вылетел с дороги и въехал на луг, протаранив колючую проволоку. Тск-тск. Звук проволоки по крыше он помнит до сих пор. «Если бы его еще раз так накрыло, — сказала моя мама, — я бы села на землю перед дверью гаража, чтобы он не смог выехать». Она просидела там несколько вечеров подряд, но он больше не хотел никуда уезжать.
— Пойдем поужинаем? — позвал мой отец.
Меня разбудил стук обручального кольца по двери. В отельном ресторане была терраса прямо во дворе: четыре пластиковых стола с садовыми складными стульями под навесом. Кроме нас, посетителей не было. Лампа от насекомых на стене светилась голубым. Мы ели колбаски с жареной картошкой, мой отец пил много вина и все время подливал мне тоже. На завтра у нас не было планов.
— Из-за этой машины мы отстанем от схемы на два дня, — сказал он. — Так что послезавтра придется ехать прямо домой.
Он подробно рассказал, по какому маршруту мы должны были ехать, а потом про прокладку блока цилиндров в автомобильном двигателе и о том, что будет, если она сгорит. Лампа трещала каждый раз, как в нее попадала муха. Еще две ночи, подумала я.
После десерта вялый бармен принес нам бутылку о-де-ви.
— Послушай, — сказал отец, пару раз приложившись к рюмке. — Я считаю, ты отлично справляешься.
— С чем я справляюсь?
— Со всем.
Мне показалось, что глаза у него стали водянистыми, но, может, я просто плохо видела из-за голубой лампы.
— А эта интрижка с женатым…
— Он не был женат, — быстро выпалила я. — Они даже не жили вместе. И не расписывались. И это была не интрижка, а настоящая любовь, вот так.
— Ну хорошо, но у него была сожительница и ребенок, — сказал мой отец. — То есть он был связан.
И пока он пытался объяснить мне, что я ни в чем не виновата, что он сам на несколько лет после смерти мамы совершенно замкнулся в себе, да и до этого, вообще-то, тоже, зато теперь он будет лучше за мной приглядывать, слово «связан» висело у меня в голове. Писатель не был свободен, он был связан. Он не выбирал, он просто напрочь застрял. «Ты меня волнуешь», — сказал он однажды. На самом деле я знала его только пьяным, обкуренным или обдолбанным кокаином. Я вспомнила его старый велосипед и представила, с каким удовольствием проколола бы ему шины.
— А ты тоже почувствовал, что застрял, когда в тот раз вылетел с дороги через колючую проволоку?
— Ах, — сказал мой отец. — На самом деле нет ничего страшного в том, чтобы быть привязанным к кому-то. Но при этом нужно функционировать.
— Да, — кивнула я. — Ты не функционировал.
Он снова подлил мне в стакан.
— Знаешь, в свободе нет ничего прекрасного. В конце концов все заканчивается тем, что ты сидишь дома совершенно один.
В соседнем номере храпел мой папа. На улице лаяла собака. Я оделась в темноте и спустилась по лестнице в бар. Там еще выпивали постоянные клиенты. Парень в футболке с «Металликой» стоял у игрового автомата. Я заказала бокал вина и села за столик у окна. Парень не обернулся, не поднял головы. У него были растрепанные кудрявые волосы и большой нос, как у Боба Дилана, но симпатичнее. Если у тебя большой нос, лучше выбирать максимально открытую прическу, считала моя парикмахерша. Я, например, камуфлировала свой нос при помощи выщипанных полумесяцем бровей, потому что парикмахерша сказала, что они удерживают мое лицо в балансе. Брови этого парня были скрыты под копной густых волос. Он дергал рычаг автомата так же, как мой отец — рычаг коробки передач: яростно, на грани отчаяния. Интересно, он проторчал тут целый день, подумала я, или уходил домой поужинать?
Он уходил домой поужинать, сказал он, когда я стояла у бара, а он подошел разменять деньги. Его мама приготовила рагу с картошкой. Он неловко посмотрел мне через плечо на игровой автомат. Нет, сегодня он еще ничего не выиграл, но на прошлой неделе вытряс из этого шкафа триста пятьдесят франков, так что ему было на что играть. В глазах под кудрявой челкой проблескивали искры интеллекта.
Его звали Жан-Мари. Он дергал ручку автомата и коротко отвечал на мои вопросы. Он любит «Металлику», но никогда не видел их живьем. В Париже он был только один раз, со своим дядей.
— For business, — сказал он.
Ему пришлось повторить несколько раз, потому что я никак не могла разобрать, что он говорит. Он не поднимался на Эйфелеву башню, но попросил дядю проехать мимо нее по дороге на автомобильное кладбище. В Париже самое большое кладбище автомобилей в стране, недалеко от Венсенского леса. Я знала, что там много проституток, в том числе и мужского пола, они стоят вдоль дороги, вывалив причиндалы из штанов.
Он на минуту поднял взгляд.
— Я такого не знал, — сказал он.
— Ну, будешь знать в следующий раз, — сказала я.
Жан-Мари хотел стать инженером, но пока работал у своего дяди в автосервисе.
— Так это твой дядя! — воскликнула я.
Я спросила его о пассажирском сиденье в эвакуаторе, но Жан-Мари не знал, что с ним произошло.
— Странно, — сказала я.
У его дяди была жена и двое детей, и, насколько было известно Жану-Мари, он не был патологическим лжецом, но вообще-то они с ним говорили в основном про машины. И нет, в нехватке эмпатии его тоже нельзя было упрекнуть, потому что он совсем недавно сказал, что ему жалко бедолагу бармена, потому что у того такая страшная баба. Жан-Мари засмеялся. Он был довольно милый. Я назвала еще несколько признаков психопатии, но Жан-Мари выругался и пнул автомат. Тот сожрал его последние франки, а джек-пот так и не выпал.
— Пойдем, — сказала я.
На лавочке на деревенской площади Жан-Мари засунул мне в рот язык и потрогал меня за грудь. Я провела рукой по эрекции у него в штанах.
— Пойдем, — сказал Жан-Мари через некоторое время.
В кустах на клумбе он кончил мне на живот, а потом вытер меня своей футболкой с «Металликой».
— Ты окей, — сказал он.
Я кивнула. Точно, подумала я. Теперь я избавилась от писателя.
— Сегодня у нас по плану ничего нет, — сказал мой отец на следующее утро, после чего оторвал зубами половину круассана. — Я сегодня схожу в автосервис, а до этого мы могли бы осмотреть церквушку.
Церквушка на площади оказалась закрыта. Мы осмотрели ее снаружи, а потом прошли по единственной магазинной улице до края деревни, где за высокой изгородью обнаружилась заброшенная теннисная площадка. В изгороди зияли здоровенные дыры, на бетонной площадке валялись ветки и пустые пивные банки. Отец пролез туда, собрал банки и выбросил их в мусорный контейнер. На контейнере было металлическое кольцо, за которое его подцепляли мусорщики, чтобы вытряхнуть содержимое в мусоровоз. Он сунул в него руку.
— Ну-ка, примерим, — сказал он.
Это была фраза одного пациента из его закрытого учреждения, который постоянно совал руки во все возможные дыры, например в открытые форточки или в унитазы, или в рот кому-нибудь, кто зевал с ним рядом. Размер металлического кольца подошел идеально. Мы с папой уставились на его запястье. Потом он посмотрел на часы.
— Нам нужно возвращаться, — сказал он. — Я должен зайти в сервис. — Он дернул руку, но она застряла. Он попробовал еще раз и еще, сильнее и сильнее.
— Сядь на корточки, — посоветовала я. — Тогда рука будет выше головы, и от нее отольет кровь.
Мой папа сел на корточки. Он на минуту напомнил мне нашего пса, который под конец настолько ослаб, что, когда какал, падал в собственные кучки. Когда пес умер, папа плакал. Это был второй раз, когда я видела его плачущим. В первый раз это было, когда умерла моя мама. И у собаки, и у мамы был рак, и в конце концов они мирно заснули. Мы с папой вместе поехали к ветеринару, он держал собаку на коленях. Ему непременно надо было его держать. Пес лежал на груди у моего отца, замотанный в одеяло, положив голову ему на плечо. По дороге нам встретились три светофора и один медленный водитель. Каждый раз, когда мой отец давил на тормоз, пес жалобно скулил, а папа шептал ему на ухо, чтобы успокоить: «Тихо, тихо, дорогой», как когда-то моей маме.
