На Харроу-Хилл - Джон Вердон

— Все так думают, но, если взвесить все «за» и «против», они выходят очень недорого. Почти даром.

— «За» и «против»?

— Пусть Деннис все объяснит.

— Что?

— Я пригласила Винклеров на ужин.

— Когда?

— Завтра вечером.

— Чтобы устроить рекламную кампанию альпак?

— Я бы так это не назвала. Мы сто лет не виделись. Если они захотят рассказать про своих альпак, я не возражаю.

Они помолчали несколько минут. Потом она отложила вилку и подождала, пока он встретится с ней взглядом:

— Идея с альпаками не такая безумная, как кажется. И Винклеры не так ужасны, как ты думаешь. Постарайся мыслить непредвзято.

Он кивнул:

— Сделаю все, что в моих силах.

Она снова взяла вилку:

— Ты перезвонил Майку Моргану?

— Перезвонил.

— Его сообщение звучало тревожно.

— В чем‑то он неисправим, но, похоже, сейчас действительно попал в необычную ситуацию. Он даже приехал ко мне домой, чтобы поговорить.

— Чего он хочет?

— Помощи в расследовании убийства в городке на севере штата. Ларчфилд. Место странное. И место преступления странное. Самое удивительное — Морган там шеф полиции.

— Думаешь, он не справится?

— Умом, возможно, и справился бы. Но эмоционально он развалюха. — Он на мгновение замолчал. — Что ты еще хочешь знать?

— То, что позволит понять, к чему ты склоняешься.

— Склоняюсь?

— К решению: связываться ли тебе с его делом или нет.

Он не ответил.

Она повернулась к стеклянным дверям и взглянула на улицу:

— Посмотри на траву.

Он перевел взгляд на маленький дворик, выложенный голубым камнем, на курятник и старую яблоню. Мокрая трава искрилась в косых лучах вечернего солнца. Единственным напоминанием о недавнем снегопаде было белое пятно у корней яблони.

— Красота, — сказала она, и на её лице отразилась вся прелесть сцены. Она вздохнула и повернулась к Гурни: — Рассказывай, сколько захочешь.

Ему понадобилось время, чтобы решить, с чего начать.

— Отец Моргана стоял на самой верхней ступени карьерной лестницы в полиции Нью-Йорка, а его братья‑близнецы оба командовали участками. Между ними и Морганом восемь лет разницы, и, по его словам, они называли его «ошибкой природы». Отец то его не замечал, то тыкал в изъяны. Морган был одержим идеей заслужить семейное одобрение. На бумаге он блистал — превосходно сдавал экзамены на повышение. Но страхов у него — вагон, и справляться с ними он не умел.

— Наркотики?

— Женщины. Порой женщины, замешанные в расследуемых им делах. Даже пара потенциальных подозреваемых. Из‑за таких ошибок он рисковал оказаться за решеткой. Но, похоже по глупости, не осознавал, что ставит на кон.

— Вероятно, он пытался лечить низкую самооценку тем, что лишь сильнее ее калечило. Как мои пациенты‑наркоманы. Как ему сходило это с рук?

— Никто не горел желанием выступать против его отца, так что общая тенденция была — спустить на тормозах, пока уж совсем не станет вопиющим или не начнет мешать обвинению. Но в конце концов одному капитану надоело: он сказал Моргану, что тот должен уйти, иначе дело отправят в отдел внутренних расследований, что уже грозит уголовкой. В итоге ему позволили дослужить еще несколько месяцев до пенсионной даты. Тихий уход.

— И никаких последствий?

— Именно.

Гурни не оставляла мысль: и правда ли власти Ларчфилда решили, что из этого образцового блюстителя порядка выйдет идеальный начальник полиции?

— Не сразу, — ответил он на собственное недоумение, пересказывая Мадлен слова Моргана. — Сначала его взяли начальником службы безопасности в местный колледж. Год спустя — избрали на место уходящего шефа полиции. Первая должность кажется трудновыполнимой. Вторая — немыслимой. Так совпало, что человек, которого только что убили, был главным интервьюером и ответственным за окончательное решение при его назначении на обе эти позиции.

— У тебя есть догадки, почему он хочет, чтобы ты взялся за это расследование?

Гурни пристально всматривался в даль сквозь стеклянные двери, словно ответ лежал, где‑то в низине:

— Последние полчаса он провел здесь, убеждая меня, что мое участие — самое разумное, что только можно вообразить.

Мадлен вопросительно приподняла бровь.

— Он уверяет, что это убийство — как раз тот случай, где нам с ним выгодно объединить усилия.

— Что это значит?

— Что он может предложить множество сценариев — как и почему совершено преступление, — но плохо взвешивает вероятности и расставляет приоритеты в расследовании.

— Но разве это не главная часть того, в чем должен быть силен начальник полиции?

— В этой ситуации все не так, как должно быть.

— Тогда просто скажи «нет». Его профессиональная несостоятельность — не твоя забота.

— Все сложнее. — Его взгляд снова скользнул за стекло, туда, где тянулось низинное пастбище. — Дело в негласном долге. Лет шесть назад, сразу после того, как мы с Морганом стали работать в паре, мы проводили дополнительные опросы по делу об убийстве в винном погребке в Южном Бронксе. Выходили из квартиры свидетеля — и нос к носу сталкиваемся с тремя бандитами, вышедшими из квартиры напротив. Оказалось, у них там была метамфетаминовая лаборатория. Они решили, что мы пришли за ними, и за секунду все стало очень плохо: их «Узи» против наших «Глоков». Морган юркнул обратно в квартиру, откуда мы вышли, а я рванул на лестничную клетку — в поисках укрытия. Ударился запястьем о перила, пистолет улетел вниз по пролету, а на меня понеслись трое психов с автоматами. В этот момент Морган снова выскочил в коридор, встал между мной и ними. В одной руке у него был «Глок», в другой — запасной «Зиг», и все открыли огонь одновременно. За миг прогремело больше сотни выстрелов. Полный хаос. Когда стихло — трое бандитов лежали распластанные на кафельном полу, а Морган стоял невредимый. Он помолчал, будто огорченный самой памятью. — Я никогда тебе об этом не рассказывал, потому что…

— Потому что ты не хотел приносить страшные подробности службы в наш дом. — Она тоже сделала паузу. — То есть, по‑твоему, он рисковал жизнью, чтобы спасти тебя?

— Все, что я знаю, — он сделал то, что сделал; те, кто на меня шел, мертвы, а я жив.

Она взяла вилку, аккуратно подтолкнула остатки пасты к центру тарелки:

— Мне интересно… ты видишь в нем эгоцентричного, озабоченного бабника? Или бесстрашного, готового к самопожертвованию героя?

— А разве он