Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

— Лейтенант?

— Он.

— Лейтенантствуешь?

— Да. Звонишь по делу? — пресек я всякие лирические мотивы.

— Игорь, меня повесткой вызывают в прокуратуру. Не знаешь, почему?

— Знаю. Допросить о подруге Эмме.

Лукерья замолчала с таким значением, что, вероятно, уже догадывалась. Но она молчала по другой причине, готовясь к новому, для нее более важному вопросу.

— Игорь, пропала Эммина машина. В милицию заявлять?

— Машина же не твоя.

— Все равно жалко. Заявлять?

— Не советую.

— Почему?

— Потому что твоя Эмма находится в розыске как матерая преступница.

И я положил трубку. Хорошо мы с ней жили или плохо, но ведь жили. Ни о работе не спросила, ни о здоровье, ни о том, кто мне по утрам жарит яичницу… Правда, и я не спросил — не успел.

Она же сразу перешла к делу, ее интересующему. Почему же так? Потому что не было чувств, не было дружбы, не было общих интересов. Мы были бойфрендами.

Но телефон… Глухой и не очень внятный солидный голос был незнаком.

— Палладьев, это Рябинин.

Знаком, но по телефону с ним говорил редко. Вероятно, хочет объяснить мое отстранение от розыска.

— Здравствуйте, Сергей Георгиевич!

— Игорь, ты и верно надумал уйти из милиции?

— Твердо.

— Сыска не любишь?

— Люблю, но в других условиях.

— Палладьев, а у меня желание уйти из прокуратуры, хотя следствие люблю.

Я умолк. Советник юстиции, стаж, возраст, отменный специалист…

— Сергей Георгиевич, как же так?

— Игорь, прокуратура теперь государству не нужна. Ну, об этом мы поговорим отдельно.

Меня удивило, что Рябинин звонит мне домой по такому серьезному вопросу: мы не друзья, не одногодки… Но у следователя был вопрос еще более обескураживающий:

— Игорь, у тебя деньги есть?

— Сколько вам нужно?

— Тысяч пятьдесят долларов.

Шутит? Или выпил? Или меня перепутал с кем? Я так долго молчал, что Рябинин не удержался от продолжения своих мыслей:

— Палладьев, посуди сам… Ты опер, который любит сыск. Я юрист, который любит расследование. Кого нам не хватает?

— А кого?

— Девушки-секретаря.

— И что будет?

— Частное сыскное агентство.

Я что-то пробурчал радостное. Может быть потому, что Рябинин задел тайник моей души. Свободная работа по свободным направлениям. И я было хотел тему развить, но Рябинин деловым и знакомым голосом сообщил:

— Лейтенант, успокой Белокоровину. Она не отравила.

— А кто же?

— Никто, в банке оказалась сахарная пудра.

— Зачем же Взрывпакет сочинил?

— Чтобы Любу привязать к себе, якобы знает про нее страшную тайну.

Мне потребовалась минута — обдумать. Рябинин ее дал, но неспроста. Он выдержал такую долгую паузу, что я подсознательно приготовился к чему-то еще.

— Палладьев, но старик умер не своей смертью.

— А как?

— Его задушили подушкой. Вскрытие показало. Да я знал и раньше.

— Откуда?

— Перья во рту, на губах мелкие кровоподтеки…

— Задушил Взрывпакет?

— Да, когда прочел завещание.

Рябинин трубку положил, а я еще долго держал ее в руке, нервную, пищащую. Убийцы не ценят жизнь, потому что ее не понимают. Или наоборот: не понимают жизнь, поэтому ее и не ценят.

На обыске Рябинин говорил, что жизнь надо наполнять смыслом. Но ведь есть сволочи, которые жизнь наполняют смертью…

Телефон звонил. Но глухо, издалека. Звонили в дверь. Я прошел в переднюю и открыл…

Звонила кустоподобная охапка рубиновых листьев клена, под которой улыбалась некая Люба из поселка Бурепролом.

53

Пришла Люба. Но я почувствовал до дрожи в ногах, что пришла не она — судьба заглянула ко мне. Люба сняла куртку, сбросила туфли и зарыла лицо в кленовые листья, которые прижимала к груди. Мне ничего не оставалось, как сделать то же самое — зарыться в листья. Но букет рыхлый… Наши губы пробились сквозь ветки и встретились. Долгий поцелуй в темноте, в запахе влажной зелени, как ночью в кустах. Но Люба разжала руку, и листья шумно опали на пол.

Мы стояли лицом к лицу с таким ощущением, словно с нас свалилась одежда. Но мы стали другими: тут уже не было оперуполномоченного и подозреваемой.

— Послезавтра похороны, — сообщила Люба.

Я был так рад приходу, что не захотел омрачать этого состояния информацией Рябинина о причинах смерти. После, потом… Кроме кофе угощать было нечем. Я провел ее на кухню и сварил две порции. Звучит. Насыпал в чашки растворимого да залил кипятком. Плюс сахар пододвинул.

Кленовые листья горели на полу, мои губы горели от поцелуя… Видимо, мы оба об этом думали, и, чтобы отвлечься, Люба спросила:

— Игорь, ты служишь в милиции… Почему люди совершают преступления? Не знаешь, ты недолго работаешь.

— Знаю. Хорошим человеком быть труднее, чем плохим.

Ответил сразу, не думая. И, похоже, угодил в точку: вся криминальная шатия нигде и никогда не работала, бросая жен, детей и родителей. Но Люба в моем ответе усомнилась:

— Наверное, не только…

— Умница. Не только: у большинства граждан животные потребности. Отсюда и мораль.

— Сказанул! Доллары, коттеджи, иномарки, круизы… Животные потребности? Да ни одно животное роскошной жизни не ведет.

— Молодец!

— Игорь, в вопросах преступности я полный Даун.

Столик на кухне маленький. Я перегнулся и поцеловал ее в горячие кофейные губы. Она подалась вперед, но столик, хоть и маленький, не пропустил.

— Игорь, ради любви убивают?

— Никогда!

— Неправда, Кармен, Земфира…

— Убивают из-за обладания женщиной, из-за ее тела, из-за ревности… Ведь смерть мучительна. Разве можно любимому человеку причинить боль?

— А страсть?

— Страсть — это патология.

— Но ведь часто убивают…

— Алкаши. Люба, ни слова больше о преступности!

Кухонный столик не только маленький, но легкий, как из бамбука. Я отодвинул его ногой. Люба вскочила и попала в кольцо моих оперативных рук. Прижаться к ней с той силой, с какой хотелось, мешала ее грудь, поднявшая кофточку.

— А Лола? — вдруг спросила Люба.

Я поморщился. Она не поверила. Пришлось объяснять то, что в этом не нуждается.

— Не понимаю, зачем поощряют браки? Уговаривают, Дворцы… Нужно наоборот — отговаривать и рассказывать о трудностях семейной жизни. Кто не послушает и женится, тот крепок, годен. А кто усомнился…

— Но ведь нужно народонаселение.

— Люба, в каждую минуту в мире рождается уйма людей.

— И каждый хочет есть, — сделала она правильный вывод.

Ни столик, ни грудь мне уже не мешали. Я сгреб ее и отнес на тахту. И моя маленькая квартирка пропала во времени, а я растворился в счастливых минутах. Одна лишь мысль билась в моей голове: остановить