Золотой человек - Джон Диксон Карр

Что случилось дальше, находящиеся в гостиной толком не поняли. Дуайт Стэнхоуп вскрикнул. Яблоко с полоской алой кожуры полетело в одну сторону, нож – в другую, а мистер Нэсби выругался.

– Меня толкнули под локоть! – закричала Элеонора.

– На нем кровь, – сказал Дуайт, глядя на лежащий на полу нож.

– Чепуха! – твердо заявил мистер Нэсби. – Это кожура. Вот.

Он наклонился. Лезвие – узкое, тонкое, как папирусная бумага, очень острое и длинное, длиннее, чем обычно бывает у таких ножей, – отливало на ковре ровным серебряным блеском. Нэсби поднял нож и положил в вазу с фруктами.

– Какая суета из-за капельки крови! – хихикнула Элеонора и приложила к губам указательный палец. – Я вовсе не порезалась…

Некоторое время Кристабель молчала.

– Вы говорили?.. – напомнил Винсент Джеймс.

– О… да! – Она встряхнулась. – Да. О вашем друге мистере Вуде.

– Никудышном боулере, – добавил мистер Джеймс.

– Несомненно. Можете ли вы назвать причину, объясняющую, зачем ему понадобилось обыскивать комнату моего мужа этим вечером?

Он удивленно посмотрел на нее:

– Вы серьезно?

– Сама я не знаю, – сказала Кристабель. – Доказать не могу. Но Хэмли, слуга Дуайта, видел, как Вуд выходил из его комнаты. Объяснил, что ошибся. Абсурд. Вуд – там, – она посмотрела вверх, на потолок, – а мы в другой части дома.

– И все же…

– Кстати, ваш мистер Вуд отказался от всякого обслуживания. Даже не позволил разложить его вещи. И чемодан заперт на ключ.

– Это ничего не значит, – возразил мистер Джеймс, хотя было видно, что новость его шокировала. – Так многие делают.

– Возможно, это просто моя мнительность. Или, если на то пошло, суетливость.

– Ник Вуд, – с непоколебимой самоуверенностью, в которой он сам не отдавал себе отчета и которая восхитила Кристабель, заявил Винсент Джеймс, – хороший парень. По крайней мере, был хорошим парнем, когда я его знал. Я с ним поговорю. Спрошу…

– Бога ради, нет!

– Тогда чего вы хотите?

Кристабель откинула голову и рассмеялась.

– Ничего. Но вы можете присмотреть за ним. Я же дала вам соседнюю с ним комнату. Видите ли, я не думаю, что во всем этом есть что-то дурное…

– Нет, дорогая леди, – с неожиданной галантностью сказал Джеймс. – Полагаю, вам это даже нравится.

Ступая с расчетливой четкостью балерины и словно балансируя заставленным бокалами подносом, в гостиную вернулась Элеонора. За сердитым Нэсби следовал, засунув руки в карманы, хозяин дома.

Одновременно из главного холла в комнату вошли Бетти Стэнхоуп и Николас Вуд.

Вдалеке церковные часы пробили половину двенадцатого.

Глава четвертая

Никаких попыток проникнуть в дом взломщик не предпринимал до четверти четвертого. Согласно календарю, луна должна была зайти в половине четвертого. Мертвенно-бледная, она озаряла дом ледяным сиянием; в адресных книгах он значился как Уолдемир, но Флавия Веннер назвала его Домом Масок.

Большой, квадратный в основании, суровый, с маленькими восьмиугольными башенками по углам фасада, он был сложен из гладких серых каменных блоков. Сегодня мы называем эту архитектуру викторианской готикой, потому что крыша и башни дополнены ложными зубцами. Над ними возвышается фронтон, увенчанный куполом с флагштоком. От дороги на Танбридж-Уэллс дом отгорожен парком с крепкими кряжистыми деревьями и высокой оградой из железных прутьев. В окнах на всех трех этажах с тыльной стороны морозным блеском отражалась луна.

Злоумышленник взглянул на наручные часы.

Почти пора.

На фоне громадины холмов дом мог показаться песчинкой. Но здесь, на своей территории – можно сказать, в своей луже, – он требовал к себе внимания. По одну сторону от него высился холодный, из железа и стекла, пузырь оранжереи с арочной крышей. За ней находился цветник, от которого теперь остались только застывшие от холода бугорки. Три ступеньки – слишком низкие, чтобы их можно было назвать террасой, – вели вниз, к лужайке для игры в крокет.

Пересекая безжизненные, запорошенные инеем пространства, скользя мимо черного леса неподвижных, словно окаменевших деревьев, мертвый свет наталкивался на молчаливые окна, и казалось, что луна освещает луну.

Промерзшие до самых гирь, церковные часы пробили четверть часа. Преступник двинулся к тыльной стороне дома.

Слева от него, за окнами столовой, под выступом комнаты второго этажа, находилось деревянное крылечко. Он остановился и оглядел его.

Лицо неизвестного скрывал черный лоскут ткани с прорезями для глаз. Бесформенную кепку он натянул по самые уши. Мешковатая куртка, брюки, шарф и теннисные туфли придавали фигуре неприметный вид.

И все же он замерз. Ночной воздух пронизывал насквозь, пробирался под одежду и покусывал. Маска то надувалась, то втягивалась в такт дыханию. То ли из-за лунного света, то ли из-за неаккуратно проделанных прорезей для глаз он не заметил легкого налета инея на крыльце.

Или, может быть, ему было все равно.

Так или иначе, ребристые резиновые подошвы теннисных туфель оставили на крыльце следы.

Окна в столовой только назывались французскими. Высокие, от пола, вроде тех, что обычно встречаются в домах Викторианской эпохи, это были, по сути, обычные подъемные окна.

Злоумышленник достал две короткие полоски клейкой ленты, которые были наклеены на рулон, лежащий у него в кармане, и прикрепил их к одному окну ниже стыка двух створок. Оглянулся, проверяя, не отрезан ли путь к отступлению. А затем воспользовался вполне современным стеклорезом.

Осторожно!

Стеклорез заскрежетал по стеклу, как сверло в кабинете у дантиста. От этого звука, казалось, задрожали кости у самого взломщика. Он замер и прислушался.

По-прежнему ничего.

Еще две минуты – и он вырезал аккуратный полукруг из стекла прямо под оконной защелкой. Клейкая лента не позволила стеклу выпасть. Он просунул руку в перчатке в отверстие и повернул защелку. Окно открылось, хотя и не без скрипа. Так, в час самоубийств и дурных снов, он вошел в Дом Масок.

– Уж я-то должен знать, где она, – пробормотал взломщик себе под нос.

Раздвинув тяжелые бархатные портьеры, он проскользнул в столовую.

Теплый, неподвижный, темный, как сама комната, воздух объял взломщика, и он поежился. Теперь электрический фонарик.

Он достал его из кармана, и тонкий лучик света метнулся по комнате. Пробежал по толстому ковру, задел стену, обшитую дубовыми панелями, наткнулся на буфет, скользнул по массивному сервизу из серебряной посуды и вазе с фруктами, поднялся к висевшей над буфетом картине.

– Так! – сказал он.

Эль Греко, спасший свои пальцы от инквизиции, назвал картину «Озеро». Резкие, густые, пронзительно-яркие краски ассоциировались с тропиками – Мексикой или Южной Америкой. Высохшие фигуры, жесткие, зловещие цвета, красный и золотой, были,