Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума
Во время Ихэтуаньского (Боксерского) восстания в 1900 году против иностранных миссий в Пекине Кавасиме наконец выпал шанс совершить свой подвиг, который окутан ореолом легенды. Когда иностранные войска собирались разбомбить Запретный город и уничтожить его сокровища, если Китай откажется капитулировать, Кавасима, выступая в роли переводчика для японских военных, якобы призвал: «Оставьте Запретный город мне!»[13] Перекрикиваясь по-китайски через дворцовые ворота со стражами цинского императора, он убедил их выйти с миром. Принца Су настолько поразило мужество этого маленького японца, что он попросил познакомить его с ним.
Они были почти ровесниками и подружились. В мемуарах Ёсико вспоминает страстную привязанность отца к ее будущему приемному отцу, что-то, что, по ее словам, «выходило далеко за рамки личных интересов». Их, пишет она, «вдохновляли взаимные чувства любви и искренности, они стали назваными братьями»[14]. Возможно, так и было. Но эта маньчжурско-японская дружба была глубоко завязана на политике – зачастую довольно грязной.
После Ихэтуаньского восстания принц Су попросил Кавасиму, у которого не могло быть никакого опыта в подобных делах, помочь ему организовать современную полицию в Пекине. Он, по-видимому, предположил, что раз его новый друг – японец, он наверняка мастер во всех современных делах. Но в первую очередь этих двух людей связывал общий идеал Азии для азиатов. Загнивающий Китай надлежало спасти от самого себя. И движущей силой станет Япония. Она вышвырнет из Азии одиозные белые державы. В этом они были заодно.
После изгнания принца Су Нанива Кавасима часто гостил в Люйшуне, останавливаясь там подолгу со своей женой Фуку, печальной женщиной, которая страдала от недостатка внимания и впоследствии впала в тяжелую депрессию. Кавасима был одним из заговорщиков, крутившихся вокруг семьи Су. В ходе борьбы с Китайской Республикой он помимо прочего участвовал в контрабанде оружия в Монголию. В представлении многих правых японских пропагандистов в расовом и культурном отношении монголы и маньчжуры были ближе к японцам, чем к китайцам, а значит, Китай не имел права претендовать на их территории. Возможно, Кавасима искренне верил в это, возможно – нет. Быть может, так считал принц Су. Но на самом деле это не важно, ведь сколько бы они ни заявляли о своей братской любви, их союз зиждился на оппортунизме. Принц считал независимость Маньчжурии важнейшей вехой на пути к возвращению власти над Китаем, а Кавасима стремился распространить влияние Японии в рамках паназиатской идеологии.
В итоге из этого ничего не вышло. Японское правительство решило, по крайней мере на некоторое время, поддержать Китайскую Республику. Бывший наставник Кавасимы Фукусима сказал, чтобы тот сворачивал свои маньчжурско-монгольские планы. В Японию он вернулся в глубоком разочаровании. Его мечта о спасении Азии потерпела крах.
Однако принц Су все еще был готов по-братски поддержать японского ронина – и весьма необычным образом. Существуют разногласия о том, когда именно это произошло. В 1915 году? Или годом ранее? Как бы то ни было, один из сыновей принца навестил Кавасиму в Токио. Тот не находил себе места и был одержим мечтами о новых заговорах в Маньчжурии. Его жена Фуку переживала очередной приступ депрессии. Детей у них не было, и они казались ужасно одинокими.
Если считать мемуары Ёсико надежным источником, что, разумеется, не так, однажды в столовой дома в Люйшуне разыгралась следующая сцена. «Отец опустил голову, погрузившись в раздумья. Потом поднял взгляд и сказал мне: „Ты бы хотела стать дочерью дяди Кавасимы?“ Моих братьев и сестер это ошеломило, а я сразу ответила, что буду рада стать его дочерью». Принц Су отправил другу письмо следующего содержания: «Я подарю тебе игрушку. Что ты на это скажешь? Надеюсь, ты будешь холить ее и лелеять»[15]. Мать девочки беззвучно рыдала.
Почему он преподнес своему другу такой подарок, до конца не ясно. Кавасиму связывали с принцем Су мутные финансовые дела. Лоялистам Цин деньги до сих пор поставлялись через японцев. Большую часть дохода семья принца получала с местного рынка, где, как известно, торговали краденым. Этим «воровским рынком» управлял Кавасима, которого в дальнейшем родня принца Су обвиняла в присвоении основной доли прибыли. Принц, наверное, просто желал укрепить свои связи с Японией, чтобы вновь попытаться вернуть состояние цинской династии. Но в 1922 году принц скончался, и эти мечты канули в Лету. О причинах его смерти нет единого мнения. По данным доклада американского правительства в 1945 году, он умер, проглотив раствор какого-то металла[16]. Его похоронили со всеми почестями, подобавшими принцу Маньчжурии. Его четвертая наложница, мать Ёсико, умерла вскоре после него. Есть версия, что она тоже покончила с собой. Или погибла от лекарств, которые приняла, чтобы прервать одиннадцатую беременность.
Если Ёсико и сожалела о том, что ее отправили «подарком» в Японию, публично она об этом не высказывалась. Но ее старший брат Сяньли, чьи слова приводит Филлис Бирнбаум в своей биографии принцессы, рассказывает об этом мрачном событии иначе[17]. По его воспоминаниям, она отказывалась ехать в Японию и разрыдалась.
Так, ей было шесть или семь лет, когда началась ее необыкновенная история – игрушки, предмета, который передали от одного мужчины другому. Вскоре она не только научится приукрашивать факты собственной жизни, но и станет своеобразным полотном, на которое другие будут проецировать свои фантазии.
Когда она прибыла в порт Симоносэки, ее отвезли на традиционный постоялый двор, где переодели в японское кимоно, постригли на японский манер, оставив ровную челку до глаз. Хотя официально ее так и не удочерили, а имя не включили в семейные архивы Кавасимы, фактически Дунчжэнь стала дочерью Нанивы Кавасимы и его жены Фуку, которую ей теперь надлежало называть мамой. Есть ее фотография, где она с серьезным видом позирует в пышном японском одеянии с веером в руках. Слева от фотографии нацарапано ее новое имя – Ёсико Кавасима.
Глава третья. Чудеса
1. Берлин
Как и Вайнреб, Феликс Керстен ощущал себя избранным, хотя в несколько ином смысле, и уж точно вне всякой связи с древней родословной.
После того как доктор Экман в
