Среди людей неименитых. Воспоминания современника - Валерий Иванович Матисов
Те четыре года, что отвела мне судьба общаться с этим человеком (он погиб под трактором: вылез что-то починить, а на «нейтралку» поставить забыл, и, когда крутанул рукоятку, трактор пополз на него и буквально размазал гусеницами по земле); так вот, четыре года в Артемовне у меня не было более близкого человека, чем он. О том, что его нет, я узнал в Париже, из письма его жены – Ирины Ивановны.
Смысл жизни Виктор Иванович видел в том, чтобы работать (имел десяток специальностей: тракторист, сварщик, слесарь, электрик и т. д.), вырастить детей и внуков (детей у них с женой было трое), делать добро людям, а еще выпить с хорошим человеком и поговорить «за жизнь». В первые годы после покупки дома у меня не было машины, а добираться в деревню сложно: на метро до автовокзала, автобусом до Владимира, на другом автобусе до Судогды, а там пешком или на попутке (если повезет) – до Вольной Артемовки. Поэтому туда нас с женой возили мои «моторизованные» друзья: за это я им обещал прогулку по лесам и полям, выпивку, закуску. И не было ни одного человека из них, которому бы Виктор Иванович и Ирина Ивановна не дали бы с собой в Москву деревенских гостинцев – молока, сметаны, картошки, огурцов, капусты. Один мой приятель посетовал, что в Москве трудно достать зимнее масло для двигателя, а утром у его машины стояла пятилитровая канистра с нужным маслом: Виктор Иванович где-то добыл и молча поставил у колеса. Когда же приятель заикнулся, сколько он должен заплатить, Виктор Иванович послал его, сами знаете, куда. «Я же от души, а не за деньги!» – и потом полдня не разговаривал с моим приятелем: «осерчал», значит!
Если жители Бердянской Косы жили тем, что пошлет им кормилец – Азовское море, то обитатели Вольной Артемовки могли надеяться только на свои руки и на то, что уродит матушка-земля. В сельмаге – хлеб (два раза в неделю), соль, спички, крупа, водка, консервы – вот, пожалуй, и весь ассортимент. Когда я, горожанин, приехав весной в Артемовну на майские праздники (все-таки четыре выходных), увидел Иринину соседку, вскапывающую огород, спросил: «Ну как вы тут живете?». Мудрая крестьянка, разогнув спину и опершись на лопату, весьма толково объяснила мне суть деревенского бытия: «Ну как-как? Вот копаю огород, будем ростить картошку, капусту, огурцы, помидоры (если солнце будет), свеклу, а осенью солить. Потом сено заготавливать на зиму – ведь у меня корова. Поросенка откармливаю, осенью зарежем: зима-то длинная, у нее брюхо большое! Потом все, что заготовили, в говно переведем. А весной – все сызнова. И так вот уже семьдесят годков!» Помнится, когда изучал марксизм-ленинизм в МГИМО, то вычитал в первоисточниках у Ленина, что это называется «идиотизм деревенской жизни». Бедная Зоя Ивановна (она была золовкой Ирины Ивановны, т. е. замужем за родным братом последней; эти две вдовые крестьянки прожили бок о бок, не сказав за всю жизнь бранного слова друг другу) не читала классиков марксизма и не подозревала, что она «человеческий материал» для построения новой общественно-политической формации: социалистической.
Они смиренно жили, растили детей, внуков и были очень далеки от классовой борьбы, хотя и являлись ее (этой самой борьбы) объектом. Да и фамилий-то в Артемовне не больше десятка; в основном это Смирновы, Блохины, Щербаковы, Хапалкины (видимо, помногу хапали сена и навоза на вилы: а что еще можно хапать в деревне?). А Сторонкины (наверное, жили на краю деревни, в сторонке) похожи на итальянские фамилии Вичини (соседские) и Паравичини (соседи напротив). Но этим пускай занимается наука об именах и фамилиях, т. е. ономастика. Я же займусь обитателями Вольной Артемовки.
Артемовок вокруг районного городка Судогда (славянские созвучия Вологда, Вычегда, Судогда – «-гда=-где»: суда где ходят) три: просто Артемовна, Большая Артемовна и Вольная Артемовна. Я поинтересовался у местных грамотеев, т. е. краеведов, почему Вольная? Оказывается, что мужики окрестных деревень при Александре II Освободителе первыми получили вольную от крепостного права: то ли совсем была никчемная голь перекатная и оброка не платили помещику (он их и отпустил), то ли, наоборот, были зажиточными и откупились на волю первыми.
Среди «людей незнаменитых», т. е. среди простого люда шибко умные не в чести везде. Сколько раз в детстве я слышал: «Больно умный что-ли?» А когда подрос, узнал, что Гаврош из «Отверженных» Гюго пел на баррикадах под пулями: «Je me suis tombe par terre – c'est la faute de Voltaire, Et la tete dans le ruisseau, c'est la faute de Rousseau» (Я шмякнусь от пули на землю – виноват Вольтер, головою прямо в лужу – виноват Руссо франц.). И Некрасов то же подметил: «Возвратясь из Кенигсберга, я приблизился к стране, где не любят Гутенберга…» Помните?
А уж когда работал в Эфиопии, то был потрясен местной поговоркой: «Е энсыса кфу дамотра – е соу кфу дебтера» (Из насекомых – самый вредный скорпион, из людей – тот, кто «грамотей»). Но я, кажется, отвлекся от темы.
Дети Ирины Ивановны и ее золовки Зои Ивановны выросли, сами нарожали детей; выросли и внуки, стали появляться правнуки. Вроде бы, выполнили заповедь Господню: плодитесь, размножайтесь! Но что, кроме черной работы и беспросветного пьянства мужей, детей и внуков они видели в жизни? Они редко задумываются над этим, они – «santa simplicitas» – святая простота. Им уже за семьдесят, до сих пор огородничают (коров и поросят держать уже не по силам); рады, когда к ним из Владимира и Москвы приезжают погостить дети и внуки, нянчат правнуков, если доверят.
По крови они мне чужие люди, а по душе – родные. Видимся только летом, когда я приезжаю из Москвы на «вакансы», а за зиму пошлем друг дугу пару письмишек или поздравлений с Новым годом или 8 Марта (праздник Клары Цеткин там о сих пор уважают!). Как я теперь понимаю, на таких Зоях, Иринах, Полинах и держалась весь XX век
