Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума
Менее известно, что японцы предположительно отправили Ёсико на фабрику «Санью», чтобы она подстрекала рабочих напасть на марширующих монахов. Именно она заплатила японским наемникам, чтобы те подожгли фабрику, в результате чего погибло множество людей. Проблема состоит в том, что единственным источником этих рассказов являются сумбурные свидетельства Танаки. В послевоенных мемуарах он хвастался, что Ёсико стала идеальной шпионкой, получила данные о позициях китайской армии на подступах к Шанхаю и передавала японцам секретную информацию. Мурамацу утверждал после войны, что все шпионские истории были выдуманы, чтобы скормить общественности миф о Ёсико.
Однако в книге Мурамацу представлено вполне правдоподобное объяснение ее мотивов. Разумеется, правдоподобие не делает его истиной. Его героиня говорит: «Я не просто шпионка… Я не японка. Я маньчжурка. [Что касается борьбы с Чан Кайши,] я на стороне Японии. Пока наши интересы совпадают, я буду сотрудничать с Японией. Мне неприятно, что меня считают японской шпионкой»[40]. Это слова Марико, вымышленного альтер эго маньчжурской принцессы. Гипотетически сама Ёсико тоже могла такое сказать.
Некоторые шанхайские события описаны в мемуарах самой Ёсико, но нехотя и уклончиво: противники японцев напали на монахов; антияпонские протесты вышли из-под контроля; японцы были вынуждены восстановить порядок, применив радикальные меры. При этом она с гордостью вспоминает, как наладила общение с китайскими солдатами и ополченцами. И как быстро она поняла, что китайские военные представляют наибольшую угрозу не только независимости Манчжоу-го, но миру в самом Китае. Сама же Ёсико стремилась исключительно к миру. Хотя она была маньчжуркой, в ней текла китайская кровь, а душа была пропитана японским духом. Эта позиция вызывала восхищение у русских, маньчжурских, китайских и японских друзей в клубе «Романси», о которых она пишет в мемуарах. Ее невероятное мужество и находчивость приводили их в восторг.
Все остальное – настоящее шанхайское бульварное чтиво. Ее друзей похищают вооруженные пулеметами китайские гангстеры в темных очках. Ёсико добивается освобождения заложников. Как и положено во всех байках о старом Шанхае, появляется Ду Юэшэн, он же Большеухий Ду, король шанхайского преступного мира. Сам Ду, главарь Зеленой банды, которая контролировала проституцию, игорные заведения, крышевала бизнес, – фигура вполне реальная. В роскошном особняке в западном стиле во французской концессии, где он жил с десятками наложниц, сейчас расположился отель. Жесткий консерватор, как и большинство главарей банд, патриот Китая, Ду был близким союзником Чан Кайши. Он внушал ужас всем, кроме Ёсико, которая, вызвав его на разговор в его же собственном доме, призывает Ду перестать бороться с японцами в Шанхае, чтобы в городе восстановился мир и порядок. Пораженный ее отвагой и искренностью, закоренелый гангстер смиренно обещает выполнить ее просьбу.
История маловероятная. Неопровержимо лишь, что кровавый Шанхайский инцидент, о котором писали газеты по всему миру, отвлек международное внимание от другого «инцидента», в Мукдене. Маньчжурия оказалась в крепких японских руках. Основание марионеточного государства Маньчжоу-го было не за горами. И Ёсико сыграла здесь свою роль.
Глава пятая. За гранью
Мы любим списки, потому что нам не хочется умирать.
Умберто Эко
1. Схевенинген
Один из самых ярых защитников Фридриха Вайнреба после войны сравнивал его с Тилем Уленшпигелем, немецким средневековым пройдохой, который разоблачал своими неуместными проделками человеческую жадность и другие пороки. Уистен Оден писал, что, разыгрывая других, люди мнят себя богами: шутник манипулирует жертвой незаметно для нее самой. Когда же Вайнреб возомнил себя богом?
Немцы вторглись в Нидерланды 10 мая 1940 года. Поначалу большинство голландцев не воспринимали нацистскую оккупацию, пусть унизительную и вызывавшую сильное негодование, как кошмар. Немецкие солдаты в целом соблюдали приличия – или просто хорошо скрывали свои бесчинства. В отличие от жителей Польши и других стран Центральной и Восточной Европы, к голландцам подобало относиться как к братскому германскому народу. Чтобы не вызывать лишнего беспокойства, поначалу щадили даже евреев. Венгерский режиссер Петер Форгач нашел домашние кинозаписи семьи голландских евреев, сделанные в первые два года войны. Он использовал их в уникальном документальном фильме «Мальстрем» (1997). В радостных кадрах дней рождения, празднований бар-мицвы, свадеб ничто не предвещает того, что ждало улыбающихся на экране мужчин, женщин и детей; почти все они погибнут в газовых камерах вскоре после 1942 года, когда пленки резко обрываются.
Поскольку многие голландские евреи – особенно состоятельные – неплохо ассимилировались в обществе, первым делом немцам предстояло изолировать их, загнать в гетто, обособить так, чтобы максимально упростить депортацию и уничтожение. Меры вводились настолько постепенно, что многие, в том числе и сами евреи, не могли представить себе кошмарных последствий. Благодаря тесному общению в 1930-е годы с еврейскими беженцами из Восточной Европы и Германии Вайнреб меньше прочих тешил себя иллюзиями. Разумеется, он не мог предсказать Освенцима и Треблинки. В 1940 году Треблинки еще не существовало. Но цели нацистов он представлял себе вполне трезво.
Пока голландское правительство находилось в изгнании в Лондоне, Нидерланды стали нацистским полицейским государством под руководством рейхскомиссара, бывшего венского адвоката Артура Зейсс-Инкварта. Он был весьма неглуп, но ограничен. Внешне совершенно невзрачный, в очках с толстыми линзами, заметно хромающий, он скорее напоминал юриста-бюрократа, чем головореза. Те, кто симпатизировал ему, отмечали в нем характерное венское обаяние. На самом деле он был фанатично предан Гитлеру, люто ненавидел евреев и разделял бредовые убеждения Гиммлера о тибетских корнях арийской расы. Как и еврейское семейство в фильме Форгача, он тоже был кинолюбителем. На знаменитых кадрах, которые мы видим в «Мальстреме», рейхскомиссар играет в теннис с Гиммлером, в то время как евреев – героев своих собственных домашних архивов депортируют в вагонах для перевозки скота «на восток». Но в первый год оккупации в публичных речах Зейсс-Инкварт ни словом не упомянул евреев.
Первые меры в отношении евреев казались столь невинными, что лишь больше расположили население к нацистам. С июля 1940 года евреям запрещалось вступать в гражданские отряды противовоздушной обороны. Поскольку евреи в целом не то чтобы стремились защищать воздушное пространство от самолетов союзников, вряд ли для них это стало серьезным ударом. Но это был первый шажок к полной сегрегации. Далее последовал указ не принимать на государственные должности евреев и полукровок. Следом всем государственным служащим приказали подписать декларацию о своем «арийском» происхождении. Затем уволили всех евреев, остававшихся на госслужбе, в том числе судей и университетских профессоров. Вайнреб лишился своей должности в институте экономических исследований в Роттердаме в конце 1941 года. Время от времени вспыхивали протесты. Рудольф Клеверинга,
