За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

1924

[Государственный литературный музей]

– Спысибо, дырыгой муж! Хытелось бы ыще мыдовый месыц хорошо провести у Волошиных.

Приглашение в Коктебель они получили как раз накануне свадьбы. Решив все необходимые денежные вопросы, Булгаков повез свою вторую жену к черноморским берегам. В поезде читали путеводитель по Крыму какого-то Саркисова-Серазини: «Природа в Коктебеле крайне бедная, унылая, прогулки совершать некуда. Даже за цветами любители ходят за много километров. Неприятность от пребывания в здешних угрюмых краях усугубляется еще тем, что дуют постоянные ветры. Они действуют на психику угнетающе, и лица с неустойчивой нервной системой после поездки в Коктебель возвращаются в удрученном состоянии, иногда сходят с ума, часто теряют интерес к жизни и даже склонны к суициду».

– Да уж, и Лямин про то же, – засмеялся Булгаков.

С потомственным московским гражданином Ляминым он познакомился не так давно и сразу подружился. Николай Николаевич работал в Академии художественных наук, жил с женой Наташей в десяти минутах ходьбы от Голубятни, в Пожарском переулке. Про Крым он сказал, что там тоска зеленая.

Коктебель и впрямь оказался скупым на растительность местом, лишь вокруг волошинского причудливого дома росло что-то. За главным домом стоял поменьше, двухэтажный, и в комнате на первом этаже Максимилиан Александрович поселил новоиспеченную чету Булгаковых:

– Только жилье и постельное белье. Прислуги нет. Воду носим сами. У нас тут не курорт, а поэтическая коммуна. Не понравится, можете уехать. Но всем обычно нравится. Для этого необходимы радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллекта.

Примерно то же он сообщал им и в письме, когда приглашал.

Михаилу Афанасьевичу Коктебель поначалу очень не понравился:

– Я уже испытываю неприязнь к жизни и тягу к самоубийству. Хорошо, что мой браунинг остался в Голубятне.

Утро встречало туманом, надвигающимся с моря. Профиль горы Карадаг, напоминающий Волошина, казался тогда зловещим. К полудню небо становилось чистым, сияло солнце, все шли купаться в море и искать сердолики, кои попадались везунчикам. Булгаковы набирали кучу камешков, но Волошин их забраковывал:

– Это не сердолики, а обыкновенные собаки.

Еще он водил всех в походы на гору своего профиля, ходил легко и весело, несмотря на тучность. Булгаков, если двигался следом за ним, с ненавистью глядел на волошинские бочкообразные тугие икры. Все возвращались уставшие, и только Зевсику такие походы нипочем.

Поначалу возненавидев Коктебель, привыкли к нему и на третью неделю полюбили, заболели сердоликовой болезнью, легче переносили долгие походы, а на закате с наслаждением любовались игрой света на множестве невысоких холмов к северу и гряде трех высоких гор к западу.

Остроумова-Лебедева написала акварельный портрет Булгакова, весьма точно ухватила озорство его глаз. Кажется, он сейчас включит свой речевой аппарат и начнет рассказывать нечто невероятно смешное и задорное. Хотя, позируя, он диктовал Любаше сцены из пьесы «Белая гвардия».

Оказалось, здесь полно разных бабочек, их ловля тоже стала нравиться. В итоге к июлю, когда приблизилась пора отъезда, уезжать не хотелось.

– А Саркисов-Серазини врун, каких свет не видывал!

Еще им нравилось говорить, как жена Леонова, разумеется, когда их никто не слышал:

– Слуфай, Мифа, как ты думаеф, долго ли ефе у власти продержатся больфевики?

– Думаю, Любафа, до второго прифефтвия.

Эту милую Таню они между собой так и прозвали Черефней.

«Вы посмотрите на себя в зеркало, на что вы похожи, – продолжается чтение “Собачьего сердца”. – Балаган какой-то. Окурки на пол не бросать – в сотый раз прошу. Чтобы я более не слышал ни одного ругательного слова в квартире! Не плевать! Вот плевательница. С писсуаром обращаться аккуратно. С Зиной всякие разговоры прекратить. Она жалуется, что вы в темноте ее подкарауливаете. Смотрите! Кто ответил пациенту “пес его знает”?! Что вы, в самом деле, в кабаке, что ли? – Что-то вы меня, папаша, больно утесняете…»

– Вот гад какой! «Утесняете»! – хохочет Габричевский.

– То ли ефе будет! – предвкушает дальнейшее развитие Черефня.

– Читайте, Михаил Афанасьевич, читайте! – умоляет Остроумова-Лебедева. – Страсть хочется узнать, чем кончится.

И он, видя полную поддержку слушателей, с удовольствием читает дальше свои бессмертные строки:

– «Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули. – Кто это тут вам папаша? Что это за фамильярности? Чтобы я больше не слышал этого слова! Называть меня по имени и отчеству!

Дерзкое выражение загорелось в человеке.

– То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даете?! И насчет “папаши” – это вы напрасно. Разве я просил мне операцию делать? – человек возмущенно лаял. – Хорошенькое дело! Ухватили животную, исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются. Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человек завел глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные. Я иск, может, имею право предъявить».

Портрет М. А. Булгакова работы А. П. Остроумовой-Лебедевой

1925

[Из открытых источников]

– Жуть какая! – шепчет дочь бывшего председателя Думы. – Вы смеетесь, а мне страшно.

Глава пятнадцатая

Госстрах и госужас

1926

Прекрасно понимаю тебя, читатель, в любви к нашему герою. Тебе хотелось бы увидеть его жизнь не галопом по Европам, а пить ее по глоточку день за днем. Увы, в этом я не властен, и вот из июльских дней 1925 года уже тащу тебя в бабье лето 1926-го.

Стояла прекрасная осенняя погодка. Уже стемнело, когда писатель Михаил Булгаков в некотором изящном подпитии и превосходном настроении выкатился из здания редакции, где вот уже год печатались его рассказы из серии «Записки юного врача». Только что вышел рассказ «Полотенце с петухом», за который он нынче получил гонорар и часть его потратил на угощение сотрудников.

– На что уж хороши «Крещение поворотом» и другие предыдущие, но в «Полотенце» вы превзошли самого себя. Гениальный рассказ! – звучали в его ушах поздравления.

Эти врачебные рассказы, основанные на реальных событиях его собственной жизни, он начал писать еще давно, лет семь назад, затем вернулся к ним прошлой осенью, желая отвлечься от волнений и горестей, свалившихся вскоре после возвращения в Москву из Коктебеля.

Все началось с тошноты. Простившись с добросердечным Максом и другими чокнутыми, Михаил Афанасьевич и Любовь Евгеньевна затеяли морской круиз вдоль крымского побережья. В Феодосии посетили музей Айвазовского, где достаточно насмотреться картин, изображающих бури, чтобы заболеть морской болезнью, и Мака сказал:

Разворот журнала «Медицинский работник» с рассказом М. А. Булгакова «Вьюга»

[Музей М. А. Булгакова]

– Во избежание