За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

Что они и сделали в столовой парохода, пока тот готовился к отплытию. Булгаков храбрился и, выйдя с женой на палубу, поучал ее:

– Если качка носовая, надо смотреть вот в эту точку. А если бортовая – надо смотреть вот туда.

– Да ты у меня настоящий морской волк! – восхитилась Любаша.

– Еще бы! Как говорят англичане, old salt. Плавали, знаем.

Но едва пароход отчалил и началась качка, он побледнел и решил присесть. Тем временем многим стало худо, кроме Любаши, тотчас поступившей в распоряжение помощника капитана.

– Желтенькая, сюда! Желтенькая, воды! Желтенькая, скорее! – то и дело кричал он, обозначив ее так из-за ярко-желтого платья.

Булгаковская Москва. Дом в Леонтьевском переулке, где располагалась квартира К. С. Станиславского

[Фото автора]

Одна монументальная женщина, раскинувшись посреди палубы, мешала передвижению, ее стали оттаскивать в сторонку, и она взмолилась слабым голосом:

– Ради бога, не надо меня в море!

– Не бросим, мамаша!

Когда же Желтенькая пришла проведать своего морского волка, он глянул на нее несчастным взором и тоже взмолился:

– Не облокачивайся, а то меня тошнит. А лучше пристрели меня.

– Да из чего, Макочка? Браунинг твой в Голубятне остался.

Переночевав в ялтинской гостинице, отправились в Севастополь, полюбовались белоснежным городом и в поезд садились, от души хохоча над рекламой: «Всегда холодный ягодичный квас!»

– Представляешь, Лямкин, ягодичный квас! – рассказывал он теперь Николаю Лямину, с которым вместе праздновал в «Медицинском работнике» «Полотенце с петухом», а теперь, жадно закурив, они оба шли по Москве.

– Это о… о… очень смешно, – ржал изрядно подвыпивший приятель.

– Пожалуй что по кружечке пивка, – предложил Булгаков при виде открытой пивнушки.

– Блестящая идея, Булкин!

– Добрый вечер, – обратился Михаил Афанасьевич к продавщице. – Скажите, а ягодичного пива у вас нету?

– Ягодичным не торгуем, – сурово ответила та. – Жигулевское, венское, баварское. Вам какого?

Вернувшись в начале июля прошлого года из Крыма, Булгаков бросился сломя голову дописывать пьесу, начатую еще зимой в крещенский сочельник. Театр светил далеким теплым огоньком, драматурги хорошо получали, причем ты напечатал книжку, огреб гонорар, и до свиданья, а за пьесу извольте получить с каждой постановки. Мечта!

Не прошло и трех месяцев, как из МХАТа поступило предложение инсценировать «Белую гвардию», а ведь именно с нее он начал делать наброски в крещенские морозы. Во МХАТе многое менялось, влились живительными струями новые актеры, выпускники студий, и, пока труппа каталась по гастролям, новый завлит Павел Марков наспех сколачивал свежий репертуар. Прямо накануне отъезда в Крым Булгаков получил от него письмо с настоятельной просьбой поскорее представить пьесу к рассмотрению. Михаил Афанасьевич ответил открыткой уже из Коктебеля: «Пьесу “Белая гвардия” пишу. Она будет готова к началу августа». Но в волошинском заколдованном кругу работать нисколечко не хотелось, и по возвращении пришлось сочно наверстывать упущенное.

В самый разгар работы, как это часто случается с писателями, очень некстати произошел скандал с сестрой. В один ужасный день любимая Варенька явилась на Голубятню и сказала:

– Жаль, что у тебя тут нет телефона, чтобы я, не видя твою мерзкую рожу, могла издалека сказать, что больше знать тебя не хочу! Леонид Сергеевич прекраснейший человек. А ты – подлец. Прощай.

И с тем гордо удалилась. На вопрос Любаши, в чем дело, Мака по-арлекински передернулся всем телом и сказал:

– Все-таки узнала своего мужа в моем Тальберге.

– Может, ты его хотя бы в пьесе получше выведешь? – предложила Любовь Евгеньевна. – Глядишь, и простят.

– Пожалуй, надо, – вздохнул Михаил Афанасьевич, но вместо этого в пьесу добавил слова Николки о том, что Тальберг на крысу похож, а Алексей с младшим братом соглашается. В романе этого не было.

Можно ли считать пятнадцатое число еще началом месяца, а шестнадцатое уже его концом? Но именно 15 августа пьеса приплыла во МХАТ. Однако к пристани ее не допустили, поставили в отдалении на рейд. Некоторое время она покачивалась в море, сидя на якоре, покуда ею не заинтересовался новый мхатовский режиссер Судаков. Он убедил Станиславского выслушать современное произведение, и в неудачный день начинающий драматург явился на квартиру к отцу-основателю МХАТа в Леонтьевский переулок. Это оказалось нестерпимой мукой. Булгаков читал и читал, Станиславский внимательно глядел на него в лорнет, и казалось, этой пьесе несть конца. Выслушав же, Константин Сергеевич чмокнул и произнес:

– Очень хорошо.

Целая Джомолунгма свалилась с сердца драматурга. Но радовался он рано, потому что дальше услышал следующее:

– Можете приступать к работе над этим материалом. Но помните, что искусство драматурга – это прежде всего искусство правки. Начнем с того, что должна быть не сестра, а мать. Чтобы в конце она в голос рыдала о судьбе погибших детей. Этого жениха, с немецкой фамилией и похожего на крысу, надо полностью удалить, он ни к чему. Персонажей непозволительно много. У вас два брата Турбины, этого достаточно. Всех остальных Шишлаевских, Мышлаевских, Кашеевских надо слить в образах двух братьев. Бедный родственник Леоносик тоже не нужен. По-вашему, он должен смешить, а он не смешит. Сцена с гетманом хороша, ее надо оставить. А конец полностью переписать. Полностью. И в финале братья Турбины, не желая сдаваться врагу, пусть лучше заколются кинжалами. А то, знаете, вся эта стрельба на сцене не приветствуется. Правила пожарной безопасности.

Вернувшись домой от Станиславского, Булгаков понял, что Константин Сергеевич попросту испугался ставить пьесу о хороших белогвардейцах и постановки не будет. А еще через несколько дней – новый удар. Ангарский сообщил: Каменев наконец прочитал «Собачье сердце» и письменно ответил в приличной форме, а устно выразился в том духе, что, мол, таких авторов не печатать надобно, а на пароход и пинком под зад – из Петрограда в Штеттин, как всяких там Бердяевых и Распердяевых. Ведь в 1922 году таким пароходным способом уже выдворили из страны двух Булгаковых – богослова Сергея и толстовского секретаря Валентина, теперь к ним можно и третьего добавить.

Кабинет К. С. Станиславского в Леонтьевском переулке

[Фото автора]

– Я уже хотел это сделать в Батуме, не получилось, – зло ответил Михаил Афанасьевич и так сильно дернул шеей, что едва не сломал ее.

Еще через несколько дней Судаков во МХАТе все же затеял обсуждение пьесы «Белая гвардия». Но при этом актер Лужский по секрету показал Булгакову письмо Луначарского, и строки наркома просвещения огненными искрами замелькали в глазах: «Пьеса исключительно бездарна…» – «заурядные, туповатые, тусклые картины никому не нужной обывательщины…» – «нет ни одного типа, ни одного занятного