За мной, читатель! Роман о Михаиле Булгакове - Александр Юрьевич Сегень

С. С. Топленинов, М. А. Булгаков, Н. Н. Лямин, Л. Е. Белозерская-Булгакова в Останкине

[МБ КП ОФ-1008/1]

– Вот ордер на обыск, – показал бумагу Славкин. – Без вас не приступали. Позволите приступить?

– Позволяю. Да у нас и обыскивать особо нечего.

Славкин занялся книгами, а Врачев принялся колоть мягкие места мебели длинной спицей.

– Ну, Любаша, если твои кресла выстрелят, я не отвечаю, – сказал Булгаков.

– А почему они должны выстрелить? – испуганно перестал тыкать спицей Врачев.

– Просто я их недавно купила по три пятьдесят за каждое, – пояснила Белозерская. – На складе ненужной мебели.

– Откуда? – поинтересовался Славкин, обнаружив браунинг.

– Выдано как врачу на передовой. Заберете?

– Нет. Потому что… не это ваше оружие.

Пистолет вернулся обратно в ящик стола. Произведя обыск, Славкин забрал только рукопись «Собачьего сердца», личный дневник Михаила Афанасьевича, начатую рукопись «Чтение мыслей», «Послание евангелисту Демьяну Бедному» и пародию Веры Инбер на Есенина.

– Я с вами? – спросил робко Булгаков.

– Пока нет, можете оставаться дома.

И ушли. А они весь май терзались ожиданием, что придут и арестуют. Старались не сидеть дома. Отправились в Ленинград, где познакомились с прозаиком Евгением Замятиным и поэтессой Анной Ахматовой, вдовой расстрелянного поэта Николая Гумилева. Май, июнь, июль, август, теперь сентябрь на исходе, а ареста все нет и нет. И каждый раз возвращаешься домой в смутной тревоге – вдруг сегодня?

Вот и сейчас, сойдя с трамвая, он шел по Пречистенке, а сердце ныло, вспоминались страшные обличительные антибольшевистские статьи, которые он писал при белых и где только не печатал. Около Дома ученых, пышного особняка, построенного капиталистами и переданного Академии наук по инициативе Горького, замедлил шаг. Вот ей-богу, сегодня придут за ним! И Лямин пророчествовал. Может, стоит к кому-то напроситься переночевать?.. А ноги хоть и медленно, но покорно бредут навстречу своей судьбинушке.

Эй, читатель, ты куда? В Чистый переулок? Да они же уже расстались с Голубятней, переехали в параллельный Чистому – Малый Левшинский. Пойдем, пойдем, не бойся, тут недалеко.

Дойдя до поворота направо, Булгаков свернул в Малый Левшинский и уже совсем крошечными шажками дошел до дома № 4. Сюда они перебрались в июне. Появились деньжата, а с ними и возможность снимать жилье получше. На антресолях старинного особнячка две комнаты, окрашенные клеевой краской, одна в синий цвет, другая – в желтый. В синей – спальня и писательский кабинет, в желтой – гостиная для жизни. Кухня общая на несколько семей, без газа, а потому у всех жильцов примусы и керосинки. А жильцов – видимо-невидимо, студенты, инженеры, служащие, наборщики, портные и всякие прочие, как он любил выражаться, босявки, а также их многочисленные дети, вечно галдящие. Вот и сейчас, когда он поднимался на антресоли, до него доносились не угомонившиеся возгласы буйной детворы. Он дошел до своей двери. Прислушался. Тихо. Постучался.

– Мака, ты?

– Я.

Открыла, вошел. Нет, дома только Любаша, никого больше. Облегченно выдохнул, но тотчас за спиной раздался голос:

– Здравствуйте, Михаил Афанасьевич!

Оглянулся – так и есть, Славкин со своим Варенухой. Ввалились прямо следом за ним.

– Опять с обыском?

– На этот раз, к сожалению, нет. Придется вам с нами прокатиться.

– В страховое общество «Россия»?

– Так точно.

– Самое смешное, что я как раз оттуда. Знал бы, так там бы вас дождался. Я в «Медицинском вестнике» гонорар получал. Возьми, Любашенька, денежки.

Быстро собрал самое необходимое в старый свой докторский саквояж. Расцеловался с женой, в глазах которой прочитал и тревогу, и одновременно восторг. Спустился в сопровождении товарищей из органов, его посадили на заднее сиденье автомобиля, сами сели справа и слева, водитель тронул.

Что же ждет его? Неужто обнаружились его кавказские антибольшевистские статьи? Или вообще решили ликвидировать как сопричастного к белогвардейскому движению? Да к тому же написавшего роман и пьесу «Белая гвардия». Прощальным взором смотрел он на улицы, по которым только что шел и ехал на трамвае.

Тогда, после того как Славкин забрал «Собачье сердце» и дневник, дней через десять Булгаков написал письмо в ОГПУ с дерзкой просьбой вернуть писательскую собственность. Ни ответа ни привета. Потом они переехали в Малый Левшинский. А в конце июня во МХАТе прошла предварительная премьера «Белой гвардии» в присутствии двух важных представителей Главреперткома, то есть главного органа театральной цензуры, Александра Орлинского и Владимира Блюма.

– Я до глубины души возмущен апологией белогвардейщины, – задыхаясь, воскликнул Орлинский, досмотрев спектакль.

– Эстетической, этической и эмоциональной апологией, – добавил Блюм. – Крайне враждебной по отношению к нам.

На вопрос, что надо изменить, дабы пьесу можно было показывать, Орлинский навтыкал целый список требований. Название не годится категорически. Ну и что, что есть роман? Назовите «Последние дни белогвардейской сволочи». В семье Турбиных нужно показать угнетаемого швейцара, который от всей души ненавидит своих хозяев. Среди петлюровцев должны мелькать дворяне, а не только сброд. Все должно быть не в порядке показа белогвардейской героики, а в порядке дискредитации всего белогвардейского движения. И так далее, и тому подобное.

Объяснительная М. А. Булгакова: «На крестьянские темы я писать не могу… Я – сатирик»

22 сентября 1926

[Музей М. А. Булгакова]

Мхатовцы пообещали надавить на автора, чтобы он все исправил, и главреперткомовцы удалились. А автор сказал, что ничего исправлять не будет, назвал Орлинского и Блюма босявками и вскоре уехал с женой, сестрой Еленой и ее мужем отдыхать. Опять в Крым, но на сей раз в Мисхор, санаторий «Морской прибой». Плавали в море, гуляли по знаменитому парку Чаир, напевая: «В парке Чаир распускаются розы, в парке Чаир расцветает миндаль». Ездили в Алупку, где уже вовсю музействовал Воронцовский дворец. Вернулись отдохнувшие и окрепшие, булгаковский арлекин больше не проявлял себя. Михаил Афанасьевич сел за пьесу и по возможности кое-что переделал. Название изменил на «Дни Турбиных». Вставил разговор, в котором Мышлаевский говорит: «Народ не с нами, народ против нас», – и отказывается от дальнейшей борьбы с большевиками. И потом на реплику Студзинского «Была у нас Россия – великая держава!..» Мышлаевский теперь пылко пророчествовал: «И будет!.. Будет! Прежней не будет, новая будет. Новая! А ты вот что мне скажи. Когда вас расхлопают на Дону – а что вас расхлопают, я вам предсказываю – и когда ваш Деникин даст деру за границу – а я вам это тоже предсказываю, – тогда куда? Куда ни приедете, в харю наплюют, от Сингапура до Парижа. Я не поеду, буду здесь, в России. И будь с ней что будет!..» И в финале герои верят, что наступят новые