Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества - Коллектив авторов
Тем не менее, продолжал В. В. Кривенко, недостатки отнюдь не дают «основания решительно оспаривать целесообразность» новой военной доктрины. Главное ее достоинство заключается в том, что она опирается на реальный опыт войны на Западном фронте, обеспечивает «живую связь с условиями современных сражений». Доктрина реалистична, поскольку исходит из представления об ограниченности «тех средств, которыми располагала Франция с зимы этого года для дальнейшего продолжения войны», иначе говоря – из признания того факта, что мобилизационный ресурс, или, по словам автора, «людской запас» Франции близок к полному «истощению». В. В. Кривенко отдавал должное военному командованию, которому хватило мужества взглянуть правде в глаза: «Сентябрьское наступление (1915 г. – Прим. А. Р.) в Шампани, основанное на порыве пехотных масс, сосредоточенных в огромных размерах на линии первых траншей, и закончившееся неудачей и потерями почти 140 тыс. человек, послужило французской Главной квартире серьезным основанием к смещению центра тяжести усилий с плеч пехоты на артиллерийские средства». Вместе с тем В. В. Кривенко затруднялся с оценкой крупных сражений 1916 г. под Верденом и Соммой, в которых французские и британские войска активно применяли как новейшие образцы военной техники, так и новую тактику ведения боя. Чистой победой союзников их трудно назвать. Но довольно и того, что под Верденом французам удалось «избежать генерального сражения», которое им пытался навязать противник[621]. О сражении на Сомме, по мнению автора, нужно судить также по критериям не традиционной маневренной, а современной «траншейной войны». В такой войне, утверждал В. В. Кривенко, «иногда успех наступления более зависит от свойств обороняющегося, нежели от порыва атакующего»[622].
Генерал Я. Г. Жилинский, не разделявший восторгов В. В. Кривенко по поводу новой военной доктрины Франции, положил этот доклад под сукно. Между начальником и его подчиненным разгорелся конфликт, к которому оказались причастны военные и гражданские чины далеко за пределами тесного мирка русской военной миссии. Его перипетии обсуждали офицеры Главной квартиры и Ставки, соответствующий рапорт с кратким изложением доклада В. В. Кривенко лег на стол французского главнокомандующего. В конечном счете по представлению Ж. Жоффра правительство Франции предложило русским властям заменить Я. Г. Жилинского на другого, пусть не столь заслуженного генерала, но главное – доброжелательно настроенного по отношению к французской армии. В октябре 1916 г. в должность главы русской военной миссии при Главной квартире вступил генерал Ф. Ф. Палицын. А один из офицеров русской миссии превратился на некоторое время в личность, «широко известную в узких кругах», отчасти даже в медийную персону: в 1916–1918 гг. имя полковника В. В. Кривенко время от времени мелькало на страницах газет.
Революция 1917 г., которая привела к развалу и демобилизации старой армии, Брестскому миру и гражданской распре, прервала дискуссию о достоинствах и недостатках траншейной войны. Что показала эта дискуссия? Дала ли она какие-нибудь практические результаты?
Легче всего ответить на второй вопрос: никаких практических результатов она не имела. Пустить глубокие корни в русских военных кругах концепция траншейной войны не успела – ее пропаганда велась недостаточно активно (французам для этого явно не хватало ни сил, ни средств), к тому же история отпустила слишком мало времени для успеха этого предприятия. А главное – она слабо коррелировала с личным опытом подавляющего большинства русских военных: позиционная война на Восточном фронте отличалась многими особенностями, прежде всего гораздо меньшей плотностью задействованных в ней сил и средств. Не удалось французам добиться от русских военных кругов и признания своего лидерства в развитии военной стратегии и тактики. Наконец, Россия не располагала экономическими и финансовыми возможностями, чтобы по примеру Франции и Великобритании применить концепцию траншейной войны на практике – в короткий срок насытить войска современной техникой и сократить боевые потери живой силы, в абсолютном выражении являвшиеся самыми высокими среди всех воюющих стран.
Дискуссия выявила широкий разброс мнений среди русских военных относительно обсуждаемой темы, вплоть до того, что некоторые из них объявляли концепцию траншейной войны фальшивкой. В начале 1920-х гг. генерал А. К. Келчевский вспоминал: «Нам пришлось побывать на французском фронте в 1915 г. и видеть то, что они (французы. – Прим. А. Р.) сделали к югу и северу от Арраса, а равно и в Шампани в период позиционной войны и в период наступления <…> их опыт вырисовывался <…> как нам кажется, в том, что, имея возможность на активном фронте уже в этот год выставлять 90 орудий на 1 килом[етр] (при 17–35 оруд[иях] на килом[етр] в среднем на остальных участках фронта), они все еще считали себя не подготовленными к наступлению и продолжали зарываться в землю в то время, когда обстановка на востоке требовала от них как от союзников чего-то другого. Впрочем, это был уже не опыт, а так называемый “разумный” государственный эгоизм, выражавшийся в том, чтобы чужими руками загребать жар»[623].
Тем не менее, по нашим наблюдениям, эта дискуссия пробудила творческую энергию многих представителей поколения Первой мировой войны. Даже спустя годы после ее окончания бывшие фронтовые офицеры мысленно возвращались к ее опыту, пытаясь оценить место и значение траншейной войны в истории военного искусства. Как нам представляется, эта тема еще ждет своего исследователя. Здесь мы приведем лишь несколько примеров, иллюстрирующих наши слова.
Большое значение траншейной войне придавал генерал Ю. Н. Данилов. При этом он утверждал, что ее целенаправленно навязали армиям стран Антанты, включая Россию, немцы: «Надо было ожидать, что противник, остановив свое наступление на восток, весьма быстро зароется в глубокие траншеи и густо оплетется проволокой. Его технические средства и умение в короткий срок возводить крепкие укрепленные зоны не были для нас секретом. Поездки наших офицеров на французский фронт, практиковавшиеся в целях ознакомления с условиями борьбы на нем, дали нам для таких выводов более чем достаточный материал»[624].
Под другим углом зрения вопрос о происхождении траншейной войны рассматривал генерал В. Е. Борисов, в прошлом тесно связанный по службе с начальником штаба Ставки Верховного Главнокомандующего генералом М. В. Алексеевым. Он подверг критике мнение тех специалистов, кто объяснял переход от маневренной к позиционной войне случайными обстоятельствами, например, нехваткой оружия и боеприпасов, которая обнаружилась зимой 1914–1915 гг. В. Е. Борисов доказывал, что позиционная война – явление закономерное,
