Только хорошее - Ольга Остроумова

И вот мы едем с Сашей на гастроли в Екатеринбург. Театр оперетты — огромный, с балконом. Я — в ужасе! Кто вообще придет?! Кому это сейчас нужно?! Единственное прошу — закройте балкон, ну не продавайте билеты, что ли… Балкон закрыли. Партер был полный. Ия- читала. Говорила со зрителями. Снова читала. Прочла. Все закончилось. Ухожу. В ужасе — прошло от силы минут сорок, а вечер то рассчитан хотя бы часа на полтора. Вбегаю за кулисы, бросаюсь к Каневскому:

— Что делать, Саша? Надо как-то продолжать!

Удивляется:

— Зачем?!

— Так мало же времени прошло!

Он говорит:

— Полтора часа…

Зрители меня обманули! Они так слушали. И не потому, что я столь уж потрясающе читала, а потому что все личное, вероятно, очень существенно для людей. И на второй вечер случилось тоже самое.

— Саша, почему они так слушают? Я не понимаю!

Тогда Каневский сказал:

— Ну а что особенного? Это же не концерт — это операция на сердце.

Такой вот комплимент… Впрочем, наверное, это и есть мой театр. В идеале. Какой я люблю, каким хочу заниматься. Тут тоже, как в жизни, для того чтобы понять, что твое, нужно пройти некий путь.

Педагоги в ГИТИСе были прекрасные. Из МХАТовских стариков еще — Платон Владимирович Лесли. Но такого не только творческого, но и нравственного влияния как Вронская на меня не оказал никто.

В конце первого курса она легко, что абсолютно не типично для театрального педагога, отпустила меня сниматься в кино. И как-то так славно получилось, что и фильм «Доживем до понедельника», и занятия в институте совершенно друг другу не мешали.

РОСТОЦКИЙ

Про кино я вообще не думала. Помню классе в 7-ом — 8-ом, сидим с друзьями на бревнышках в одном из Куйбышевских дворов и говорим о том, кто кем хочет стать:

— Я — артисткой!

— В кино будешь сниматься?

— Нет, я хочу играть в театре.

— Не надо в театре! Никто туда не ходит. Кино — вот это да!

«ОН ВСЕГДА УЛЫБАЛСЯ»

Он мне казался пожилым. Я, второкурсница, не далеко еще ушедшая от школьных лет, сижу за партой, рядом настраивают аппаратуру, словом, снимается фильм «Доживем до понедельника». Мне девятнадцать, Станиславу Иосифовичу — около сорока. Это сейчас как-то стирается разница в возрасте, а тогда он был старше меня на целую жизнь. И вот сижу за партой, Ростоцкий подходит:

— Олечка, а что если я скажу, что Вы мне нравитесь?

— Ну, Станислав Иосифович, я, наверное, могу нравиться. Что тут такого-то?

— Да? А что если я скажу, что я Вас люблю?

И тут я ляпаю:

— Ну, Вы можете меня любить, как папа.

Наверное, это было ему не слишком приятно. Но я-то ничего не имела в виду! Абсолютно искренне ответила! Я и жену его, прекрасную артистку Нину Евгеньевну Меньшикову ужасно любила, просто любовалась ею. Она такая прелестная, мудрая, замечательная женщина. Он человек влюбчивый: у Ростоцкого разные актрисы великолепные снимались. Но однажды он сказал мне: «Знаешь, я много раз увлекался, но ни одной женщине, кроме Нины, не говорил «люблю». Вот так потрясающе откровенно сказал.

Вообще на площадке «Понедельника» очень свободно себя чувствовала. Никогда не знала, даже не задумывалась, где камера расположена. А мы ведь — класс, постоянно должны были сидеть за партами. И когда сцена Меньшиковой снималась, и Тихонова, и Печерниковой. Было очень интересно и абсолютно, повторяю, свободно. Конечно, это заслуга режиссера. Ростоцкий трогательно гордился одной историей: там есть момент в фильме, когда я оглядываюсь и у меня на шее видна родинка. Он показывал фильм в Америке и знаменитый режиссер Крамер сказал ему: «Как ты хорошо это придумал — родинку прилепить!», а Станислав Иосифович радовался: «Это ее! Ее собственная!».

Он всегда улыбался. Причем улыбка была обаятельнейшая, чудеснейшая. После фильма «Доживем до понедельника» мы иногда дружески общались со Станиславом Иосифовичем и Ниной Евгеньевной. Прошло время, я работала в московском Театре Юного Зрителя вместе с Катей Марковой, Андрюшей Мартыновым, снялась еще в двух довольно «проходных» фильмах. Решила — все, с кино я больше не имею никакого дела, не хочу! И мне приносят сценарий «А зори здесь тихие». Долго-долго я его не читала. А на то, что это от Ростоцкого, вообще как-то не обратила внимания. Но в то же время принесли сценарий и Андрюше Мартынову. (Вот чем хорошо было советское кино? Ведь на Васькова и Тихонов пробовался, а все-таки искали и находили совсем неизвестных артистов на главные роли. И давали им жизнь. Сейчас же только знаменитые требуются, а тогда открывали артиста. Наверное, Ростоцкому было достаточно сложно доверить Андрюше Мартынову такую огромнейшую роль в «Зорях». Но он сделал это!). И вот у меня сценарий лежит себе полеживает, смотрю я как-то на Андрюшу:

— Ты чего такой серьезный?

— Да сценарий принесли потрясающий. Так мне хочется там играть!

— Как называется?

— «А зори здесь тихие».

Думаю: «Ничего себе!». Ну, Андрюшиному вкусу я доверяла всегда. Прибежала домой, взахлеб прочитала — вот это да! Какие роли замечательные! Потрясающие, причем все! И я позвонила Ростоцкому. В первый раз в жизни сама просила роль, а он даже про меня как-то и не думал. Хотя, вообще-то есть три версии моего назначения на Женьку Комелькову: Бориса Васильева, Ростоцкого и моя.

«ТРИ ВЕРСИИ»

Версия первая — моя.

Звоню и говорю:

— Станислав Иосифович, это Оля Остроумова, а дайте мне попробоваться! Ну, дайте попробоваться?!

— А кого ты хочешь играть?

— Риту.

Мне очень Рита Осянина нравилась. Казалась такой моей. И в то же время вдруг срабатывает во мне хищническое-актерское: Женька-то — самая выигрышная роль! И я говорю:

— Или Женьку.

Он рассмеялся:

— Ооо, матушка, какие у тебя запросы!

Уже потом Ростоцкий мне рассказывал: «Ну, не думал я о тебе. Девочка и девочка в «Доживем до понедельника» была…».

Но через какое-то время вызывают меня на пробы. Надо сказать, что Ростоцкий очень умный режиссер. Довольно часто на пробах дают самую сложную сцену, где нужно, например, рыдать или выдавать дикие страсти-эмоции. Ну не может этого быть у актера, который пробуется! Он еще не настолько в материале. А Ростоцкий предложил нам очень спокойную, крохотную сценку там, где Рита Осянина говорит Женьке: «Это вам не «казаки-разбойники» — это война». Мы ее с Ирой Шевчук сыграли, что там играть-то?! Потом мне дали гитару, я знала пять аккордов (выучка общежития), попела немножко.