Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

его привлекали японцы, потому что он рассчитывал получить их поддержку в борьбе с Китайской Республикой. К этому заблуждению его подтолкнули японские друзья, разжигавшие его реваншистские фантазии. Еще больше усложняет рассказ то, что среди этих друзей были активисты в Токио, поддерживавшие проект революции Сунь Ятсена. Одним из них был Нанива Кавасима, паназиат, любитель авантюр, который в конце концов удочерит дочь принца Су. Именно так Дунчжэнь станет Ёсико Кавасимой[7].

Принц Су так и не отказался от своей мечты воскрешения империи и поклялся, что ступит на территорию республики лишь под знаменами Цин. Его дети, в том числе Дунчжэнь/Ёсико, вслед за отцом добрались до Порт-Артура на другом японском корабле в окружении рыдающих домочадцев. Такова была пропитанная интригами и предательством атмосфера, где они выросли, тоскуя по навсегда утраченному миру.

Глава вторая. В другой стране

1. Вена

В 1915 году Вайнребы переехали из Венгрии в Вену. За два года до этого город покинул Гитлер. Художник-неудачник, живший в ночлежке и кое-как сводивший концы с концами рисованием аляповатых открыток с туристическими видами Вены, Гитлер называл ее «расовым Вавилоном». И это не было комплиментом. Одиозный мэр Вены Карл Люгер, кумир молодого Гитлера, был демагогом-антисемитом, который годами разглагольствал о том, что прессу, высшее образование, искусство и т. д. «захватили евреи».

В 1915 году Вена все еще была столицей великой империи, но империи умирающей, где злополучный император Франц Иосиф стремительно терял контроль над чехами, венграми, поляками, немцами, сербами и другими этническими группами, призывавшими к национальной независимости. Одним евреям, если не считать далекой мечты о Сионе, было не за что агитировать, и лишь поэтому они оставались последними и самыми верными подданными Франца Иосифа. Так в антисемитских кругах распространилось мнение, будто император попал под пагубное еврейское влияние, как говорили тогда, «объевреился».

Выдающийся еврейский писатель Йозеф Рот, который родился в небольшом городке под Львовом, увлекся в Вене французской культурой и умер от алкоголизма в Париже, прекрасно писал о том, что такое «быть своим»: «У евреев нет родины, но родные могилы – на каждом кладбище»[8]. У чехов, словенцев, немцев, венгров есть своя земля. У евреев нет. Поэтому, исходя из анализа Рота, им было бы намного лучше, если бы относительно доброжелательная космополитичная империя Франца Иосифа не распалась. Лучший роман Рота «Марш Радецкого» – дань имперскому строю, k. und k., kaiserlich und königlich, императорскому и королевскому, который называли еще Каканией. Конец империи стал для евреев катастрофой.

Они потоком хлынули на Северный вокзал Вены, часто с поддельными документами, придумывали новые имена, чтобы облегчить взаимодействие с иммиграционными службами, или истории, где при ближайшем рассмотрении не сходились концы с концами. Но, как писал в воспоминаниях о своей юности Фридрих Вайнреб: «Удостоверения личности неприкосновенны, священны, они – табу»[9]. Тех, кому не повезло, отправляли восвояси, но они возвращались с новым набором документов. Те, кому, повезло, селились в бедных районах Вены, многодетные семьи ютились в одной комнате тесных грязных квартирок, зарабатывали шитьем, обменом валют, мелкой торговлей или проституцией. Эти бедные евреи и шокировали Гитлера по приезде в «расовый Вавилон». Они составляли еврейский пролетариат, обломки рушившейся империи. Они были нежеланными гостями, которые явились без приглашения, которых презирала венская нееврейская буржуазия и менее зажиточные христиане, и – возможно, даже больше – богатые горожане-евреи. Им было стыдно за этих Ostjuden – обнищавших эмигрантов из Восточной и Центральной Европы, бородатых, одетых в захудалые лапсердаки, потрепанные костюмы, черные шляпы, – их присутствие мешало и раздражало.

Несмотря на демагогию Карла Люгера, высшее еврейское сословие в Вене – состоятельное, светское, самодовольное, ассимилировавшееся, занимающее куда лучшее положение, чем переехавший в новую страну еврейский пролетариат, все еще процветало. Зигмунд Фрейд читал лекции по психоанализу; Артур Шницлер писал пьесы об эротических перипетиях элиты; Карл Краус был самым почитаемым венским журналистом, а экспериментировавший с атональной музыкой Арнольд Шёнберг поклялся показать загнивающим французам подлинный немецкий дух – какой парадокс в свете грядущих событий, что немцы будут называть его музыку образцом «еврейского вырождения». Шницлер и Шёнберг родились в венском Леопольдштадте, где проживало много евреев. Фрейд и Краус были родом из небольших городов Моравии и Богемии.

В 1922 году, после войны и распада империи, Гуго Беттауэр написал невероятно популярный роман «Город без евреев» (Die Stadt ohne Juden). Два года спустя по нему сняли экспрессионистский фильм. Город Утопия на самом деле воплощал Вену. Антисемитское правительство решает, что евреи сосредоточили в своих руках слишком большое влияние и их следует изгнать. Но без них жизнь и культура оказываются настолько скучными и посредственными, что их просят вернуться. Роман о желаемом и несбыточном. Вскоре после выхода фильма Беттауэра убил зубной техник по фамилии Ротшток, член НСДАП, который жаждал спасти немецкую культуру от еврейского влияния. Убийцу, гордившегося тем, что он прикончил «мерзкую жидовскую свинью», отправили на принудительное лечение в психиатрическую клинику. Спустя год с небольшим врачи заявили, что он «выздоровел», и после выписки он решил перебраться в Германию.

Когда семья Вайнреба прибыла на Северный вокзал, не зная ни где они оставят на хранение чемоданы, ни на что будут жить, в Вене из почти двух миллионов жителей около 10 % составляли евреи. Какое место могли занять Вайнребы в местной иерархии, трудно было понять, наверное, даже им самим. Раньше они жили во Львове, но не были ни поляками, ни тем более украинцами. Они не были ни сионистами, ни религиозными иудеями. Дружелюбная аскеза местечковой культуры была им недоступна. Когда Какания умирала, они были верноподданными «императорского и королевского». Госпожа Вайнреб до конца верила в благодетельность императора Франца Иосифа. Что-то из того, что Йозеф Рот писал об иллюзиях восточноевропейских евреев насчет Запада, обетованной земли свободы, возможностей и справедливости, было созвучно и чете Вайнребов. Для восточных евреев, писал Рот, «Германия до сих пор остается страной Гете и Шиллера, немецких поэтов, которых всякий любознательный еврейский мальчик знает лучше, чем наш украшенный свастикой гимназист»[10].

Фридриху Вайнребу, чье полное еврейское имя звучало как Эфраим Фишль Иехошуа Вайнреб, было тогда всего пять лет, и он не понимал, куда попал, или просто писал так в воспоминаниях. Он «повис в воздухе». Его родители «были представителями разочарованного западного идеализма и питали какие-то смутные надежды»[11]. На что именно они надеялись, ясно не говорится. Буквально лишившись своего статуса, материального комфорта и дома, Вайнребы были деклассированными элементами, не относившимися ни к пролетариату, ни