Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

Тем не менее Тревор-Ропера вполне убедили выводы голландской комиссии и возмутили попытки Бернадота вычеркнуть исторические заслуги Керстена, и он занялся этим делом. В январе 1953 года он написал статьи для шведской прессы и журнала The Atlantic Monthly, осуждая бахвальство Бернадота и превознося Керстена как «одного из великих благодетелей человечества». Это вызвало в Швеции огромный резонанс. В шведском парламенте дело обсуждалось критиками и сторонниками Керстена. В результате, рассказывает Тревор-Ропер во введении к американскому изданию мемуаров Керстена, «истина взяла верх над клеветой и в Швеции», и в 1953 году Керстен наконец получил свой шведский паспорт.

Введение Тревор-Ропера стоит процитировать, так как оно актуально для всех трех историй, рассказанных в этой книге. «Человеческая память и человеческие суждения всегда подвержены ошибкам»[203], – писал он, и это неопровержимо. Далее он писал: «Но в том, что касается чистоты намерений и подлинности документов, я с удовольствием подтверждаю всем имеющимся у меня авторитетом точность мемуаров Феликса Керстена».

Как нам теперь известно, Тревор-Ропер несколько поспешил в своем суждении. В дальнейшем он и сам дистанцировался от первых выводов о Керстене. Великий эксперт по мошенникам совершит аналогичную ошибку, только с куда большим резонансом, в 1983 году, поручившись за подлинность дневников Гитлера, которые окажутся фальшивкой, принадлежавшей мелкому немецкому аферисту.

Остается только гадать, как великий историк мог допустить подобный промах: из-за тщеславия знатока, увлеченности хорошей историей, неоспоримого обаяния Керстена, враждебности к Бернадоту (который критически отзывался о «Последних днях Гитлера») – все могло сыграть свою роль. Однако из письма Тревор-Ропера Керстену после визита в Гаагу в октябре 1953 году следует нечто иное. «Дорогой господин Керстен, – начинается оно. – Было чрезвычайно приятно вновь увидеться с вами в Голландии, а лорд и леди Ри были не меньше моего в восторге от вашего радушного приема. Все вместе мы также пообедали с профессором Постхюмюсом в Гааге перед моим возвращением в Англию и с радостью повидались с ним и услышали от него много нового»[204].

Обед с лордом и леди Ри. Даже его самые большие поклонники согласятся, что Тревор-Ропер отличался некоторым снобизмом. Керстен, кроме того, что был талантливым массажистом, всегда блестяще умел угождать своим высоким покровителям. В конце концов, в этом состоял его бизнес – оказывать услуги влиятельным и богатым. Тревор-Ропер справедливо судил гитлеровских головорезов, но отнюдь не единственный проявлял излишнюю снисходительность к фигурам несколько более утонченным – с гораздо более изящными манерами и изощренным интеллектом. Любимый архитектор Гитлера и министр промышленности и вооружений Альберт Шпеер был беспощадным человеком, ответственным за гибель множества людей от рабского труда. Хотя впоследствии он это отрицал, Шпеер присутствовал[205] при печально известной речи Гиммлера в Позене в 1943 году, где тот называл уничтожение евреев «трудной задачей», выполняемой «из любви к нашему народу». Но в отличие от более очевидно криминальных типов, Шпеера за его преступления не повесили. На фоне хмурых бандитов на Нюрнбергском процессе он выделялся своим безупречным поведением. Некоторым судьям он казался едва ли не джентльменом.

По описанию Тревор-Ропера, Гиммлер был «хладнокровным бесчеловечным чудовищем»[206]. Зато взгляды Шпеера заслуживали серьезного внимания: «Его выводы никогда не бывают наивны или узколобы; они всегда кажутся честными, часто глубокими. Если иногда кажется, что он слишком попал под обаяние тирана, которому служил, то по крайней мере он был единственным слугой, чьи суждения не были искажены службой этому отвратительному хозяину»[207].

Керстен не был надсмотрщиком, который гнал людей на смерть в ужасных условиях. Он был придворным того класса людей, которые могли вовсе не быть нацистами, но подстроились под гитлеровский Третий рейх и зачастую весьма преуспели: промышленники, бизнесмены, профессора и врачи, дипломаты и бюрократы, «порядочные» люди, которые гордо служили в СС, но предположительно наедине с собой приходили в ужас от ее жестоких методов. Найти верного слугу этого класса, который бы был не просто порядочным, но еще и героем, было крайне увлекательно, особенно в то время, когда скомпрометированные элиты в Германии и других странах искали свое место в послевоенных демократиях, где они зачастую служили так же эффективно, как и в Третьем рейхе.

Даже после войны Керстен, продолжая с успехом работать массажистом элиты в Голландии, Швеции, Германии и других странах, так и не порвал связи с бывшими товарищами времен Третьего рейха. Отчасти он шел на это из корыстных интересов. Его бывшего пациента и одного из крупнейших промышленников Третьего рейха Фридриха Флика признали в Нюрнберге виновным в использовании рабского труда. Тем не менее Керстен обратился к Флику с просьбой профинансировать публикацию его мемуаров. Кстати, отсидев небольшой срок, Флик стал одним из богатейших бизнесменов Западной Германии. Керстен также приложил немалые усилия, чтобы дать на суде свидетельские показания в пользу не только Готтлоба Бергера, но и Рудольфа Брандта. В обмен оба поддержали самые неоднозначные заявления Керстена.

Он поддерживал и гораздо более сомнительные послевоенные связи, которые невозможно так легко оправдать. Один голландский историк-любитель наткнулся на аукционе на архив переписки Керстена 1951–1954 годов[208]. Большинство этих писем были либо обращениями за помощью к бывшим нацистам и коллаборационистам, либо обещаниями Керстена, что он сделает ради них все возможное. Он приложил все усилия, чтобы помочь Фридриху Кристиансену, бывшему командующему немецкой армией в оккупированных Нидерландах, известному свирепыми расправами над мирным населением. Керстен предлагал помощь бывшему начальнику полиции в Гааге, который принимал активное участие в преследовании евреев. Он просил военный трибунал проявить снисходительность к врачу концлагеря.

Кроме одной ремарки о необходимости реабилитации Ваффен-СС, в этих письмах нет доказательств, что Керстен был тайным нацистом, в чем его обвиняли некоторые. Однако слова некоторых его корреспондентов показывают, что они воспринимали Керстена по меньшей мере как сочувствующего. Одним из таких людей был Лео Хаусляйтер, журналист и издатель, который вступил в нацистскую партию в 1932 году и был назначен Гиммлером на высокую должность в СС. Британцы арестовали Хаусляйтера в 1945 году, но отсидел он всего три года. Он написал Керстену приветливое письмо со следующим, довольно шокирующим высказыванием о Гиммлере: «Люди могут говорить о вашем бывшем пациенте все, что им вздумается, но в описаниях наихудших черт евреев он намного опережает свое время»[209]. Хаусляйтер добавляет далее комментарии к мемуарам Керстена, высказывая разочарование, что не все мнения