Там, где бродят каннибалы - Мерлин Тэйлор

Настоящий убийца не всегда известен, но принадлежность его к той или иной деревне никогда не вызывает сомнений. Пока с тела жертвы снимают кожу и раскаляют камни для жарки в огненной яме, мужчины громко хвастаются этим с вершины горы, на которой стоит деревня, поэтому и друзья, и враги на многие мили вокруг не останутся в неведении.　

Родственники покойника, задетые этими насмешками, готовят «расплату» не для самого убийцы, а считают виновной всю его деревню. Если убийца или кто-то из его родственников заплатит штраф, то деревня перестает быть целью возмездия, а их враги вполне этим удовлетворяются, но в противном случае достаточно крови любого из друзей убийцы.　

Одна «расплата» неминуемо ведет к другой со сменой ролей, и так жестко соблюдается закон «жизнь за жизнь», что распри, зародившиеся поколения назад, все еще не гаснут, хотя их непосредственная причина может быть забыта.　

Убийства также поощряются общепринятым законом, запрещающим брак с юношей, не заслужившим права носить головной убор из перьев, если он не пролил человеческой крови. Жертвой такого юноши может стать взрослый мужчина, дряхлая старуха или беспомощный ребенок.　

Бесчисленные деревни фактически были стерты «расплатой» с лица земли, а остатки жителей поглощены другими деревнями. Многие соломенные хижины и бамбуковые каркасы остались гнить, разваливаться и поглощаться джунглями.　

Такова была судьба деревни Оро-Лопику, в которой родился Пайе. Его ближайшие родственники стали жертвами «расплаты», и это были такие тяжелые людские потери, что к тому времени, когда ему исполнилось пятнадцать лет, он остался единственным выжившим. Когда его деревня прекратила свое существование, оставшись без отца или старшего брата, которые могли бы защищать и поддерживать, подросток оказался в тяжелом положении,　

Поэтому было естественно, что его мысли обратились к единственному кровному родственнику, которого он знал, — Форнье, деревенскому констеблю в Рараи, в далеком Мекео. Мать Пайе не была горянкой. Его свирепый отец похитил ее во время набега, и она с равнодушием папуаски безропотно приняла жизнь среди чуждого народа, работала в огородах и рожала детей своего похитителя. Форнье был ее братом, и однажды он сопровождал правительственный патруль в горах и, таким образом, обнаружил сестру и впервые увидел Пайе.　

Осиротевший и вынужденный сам бороться за свое будущее, Пайе в одиночку отправился в Рараи через горы. Избегая всех деревень, прячась в кустах, если он видел, что кто-то приближается, питаясь ямсом и сладким картофелем, которые он носил с собой, или крал с огородов, хозяева которых отсутствовали, подросток благополучно добрался до «цивилизованного» Мекео и узнал дорогу к деревне своего дяди простым приемом говорить «рараи» каждому встречному и следовать по указанному пути.　

Форнье принял Пайе и относился к нему хорошо, потому что кровь его матери давала мальчику право на долю в имуществе его дяди по жестокому закону, который является всеобщим в Новой Гвинее. Но между мальчиками и девочками Мекео и Пайе не было ничего общего. Он не мог говорить на их языке, а они на его, и между ними стояла невидимая, но мощная преграда, — межплеменная ненависть, порожденная тем, что в минувшие дни их предки умирали, чтобы наполнить желудки друг друга. Отец Пайе в свое время совершил налет на эту деревню и похитил сестру Форнье. Даже дети Форнье не могли забыть этого, потому что их мать постоянно напоминала им об этом.　

Со временем Пайе понял это и тот факт, что в Мекео он был изгоем. Все больше и больше он чувствовал зов гор, откуда он пришел, и испытывал гнет одиночества в своей повседневной жизни. Его тянули к себе окутанные туманами вершины гор, которые он ежедневно видел издалека. Может быть, находясь там он уже прошел бы «обряд посвящения в мужчину» и, может быть, даже добился бы права носить головной убор из перьев — знак отличия убийцы. В маленьком сетчатом мешочке, висевшем у него на груди, он хранил горсть пестрых перьев, из которых в будущем должен быть сделан его головной убор. Он знал, что перья никогда не послужат своей цели, пока он остается в Рараи, потому что Мекео подчинился таинственным белым, которые имели привычку наказывать убийц, забирая их куда-то и никогда не приводя назад.　

Форнье, конечно, все это знал и боялся, что подросток останется в деревне без него и подвергнется изощренным издевательствам со стороны его наследственных врагов. Если бы Пайе мог пойти с нами, это решило бы проблему, предоставило бы нам переводчика в стране Оро-Лопику и могло бы сделать мальчика более «цивилизованным» по возвращении.　

«Это означает, что нужно кормить еще один рот», — сказал Хамфрис.　

Во внутренней части Новой Гвинеи всегда так. Еда — это первое, о чем нужно подумать, потому что носильщик съест свою пятидесятифунтовую ношу риса самое большее за месяц, а каждый, кто не является носильщиком, сокращает запасы экспедиции пугающе быстро. Однако Хамфрис велел Форнье привести подростка.　

Привести Пайе к нам было непростой задачей. Как только он услышал, что «губернатор» идет, дикарь скрылся в джунглях, и только когда голод погнал его ночью к хижине дяди, Форнье смог его поймать. Для этого дяде пришлось позвать на помощь нашего полицейского, прежде чем он смог дотащить юношу (кусавшегося, брыкающегося и царапающегося) к подножию лестницы занятого нами дома на сваях.　

Пайе был юношей с длинными руками и ногами — характерными особенностями горных папуасов. Он стоял перед нами, обнаженный, если не считать набедренной повязки, трясясь, как лист на ветру, с опущенной головой, и каждая дрожащая часть его тела подчеркивала охвативший его ужас.　

Он был, скорее диким животным, чем человеком, поэтому Даунинг встал, положил руку на плечи Пайе и тихим успокаивающим голосом что-то ему говорил, хотя дикарь не понимал ни единого слова. Но через некоторое время Пайе перестал дрожать, и, когда поднял голову, его единственный косой взгляд, брошенный на нас выдал невыносимое страдание.　

«Он слишком мал для носильщика, но будет карабкаться по горам не хуже взрослого мужчины», — вслух размышлял Хамфрис, ища ту единственную причину, которая должна был стать предопределяющим фактором в дилемме, принять или не принять дикаря-подростка в экспедицию. Сочувствие ни к Форнье, ни к мальчику не имело для магистрата никакого значения при принятии решения.　

«Почему бы ему не поработать с камерой?» — спросил Даунинг, и мы громко рассмеялись.　

Таким всегда было его