ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов

Он медленно, веско кивнул, и в его глазах что-то щелкнуло, как замок в сейфе.

— Сделайте, как говорит странник. Быстро.

Варяги переглянулись с явным недоверием и непониманием, но приказ вождя был четким и не терпел возражений. Эйрик и Ульв, ворча, подкатили бревно к самому борту, с трудом, но точно подсунули один его конец под днище сундука, как показывал Игорь. Второй конец выдвинули далеко на берег.

— Теперь… давите, — сказал Игорь, уже тише, показывая жестом головы вниз на тот самый дальний конец. — Все вместе. Медленно.

Несколько варягов, все еще скептически хмыкая, но послушно налегли грудью и руками на свободный конец бревна. Раздался напряженный скрип дерева, бревно прогнулось, но выдержало, и тяжеленный, неподъемный сундук, к всеобщему изумлению и немому восторгу, плавно, почти изящно приподнялся и, как по волшебству, перевалился через борт, мягко опустившись на песок с глухим, но уже не оглушительным, а каким-то даже удовлетворяющим ударом.

Наступило короткое, оглушительное молчание, нарушаемое лишь тяжелым дыханием мужчин и тихим плеском воды о борт ладьи. Варяги смотри то на сундук, то на обычное бревно, то на Игоря с лицами, на которых читалось полное смятение чувств.

Эйрик первый нарушил тишину, громко хмыкнув и смахнув пот со лба:

— Ведь он и вправду колдун! Бревно это заколдовал, не иначе! Никакой силы не приложил, а дело сделал!

Но Хергрир смотрел не на бревно. Он смотрел прямо на Игоря. И в его пронзительном, холодном взгляде не было ни капли страха, ни тени мысли о колдовстве. Был лишь холодный, пристальный, расчетливый интерес дельца, оценивающего необычный, но многообещающий актив. Этот человек в странных, ни на что не похожих одеждах не призывал духов и не шептал заклинаний. Он использовал простой, валявшийся под ногами кусок дерева, чтобы сделать за минуту работу, с которой не справились шестеро сильных мужчин. Он не был чародеем. Он не был и воином. Он был… полезным. Его знание было осязаемым. И это знание, этот практичный ум, стоили дороже, чем грубая сила раба. Его взгляд, встретившийся с взглядом Игоря, говорил ясно и недвусмысленно: перед ним не раб. Перед ним диковинный, но крайне многообещающий инструмент. А с ценными инструментами обращаются бережно. Их хранят, их иногда смазывают, им находят применение.

— Развяжите ему руки, — коротко, без тени эмоций, бросил Хергрир, поворачиваясь к своим людям. — И дайте поесть. Досыта.

*** *** ****

Свобода, как выяснилось, была понятием растяжимым, существующим в градациях. Развязанные руки, с которых медленно отступало онемение, и глиняная миска мутной, теплой похлебки с плавающими кусочками кореньев и жестким, черствым ломтем хлеба — вот она, нынешняя, зыбкая вершина его свободы. Он ел медленно, почти церемонно, смакуя каждую крошку, чувствуя, как живительное тепло пищи растекается по его изможденному, высушенному голодом телу, наполняя его силой, которой хватило бы, возможно, на пару часов. Его руки, освобожденные от врезавшегося в плоть ремня, горели и покалывали, заливаясь волнами мурашек, возвращаясь к жизни, к послушанию. Он сидел на корточках у самого борта ладьи, в тени, отбрасываемой высоко загнутым носом драккара, и никто не мешал ему, не пинал, не требовал ничего. Это было тихое, хрупкое перемирие с реальностью.

Его статус изменился. Не скачком, но ощутимо. От безмолвной вещи он перешел в категорию «странника» или «ведающего» — человека, чья ценность заключалась не в мускулах, а в некоем непонятном, но доказавшем свою эффективность знании. На него уже не смотрели как на диковинного зверя, которого стоит прикончить из предосторожности. Взгляды варягов стали другими — сдержанно-любопытными, иногда с едким оттенком недоверия, но без прежнего, откровенного презрения. Он доказал свою полезность. Один раз, блестяще, как фокусник, показавший трюк. Теперь предстояло закрепить успех, и он чувствовал тяжесть этого ожидания на своих снова ссутулившихся плечах.

Ладья снова двинулась в путь, и после нескольких часов размеренного, убаюкивающего скольжения по воде, на правом берегу показалось поселение. Не город, даже не крепость в привычном понимании — скорее, гнездо, прилепившееся к земле. Несколько десятков приземистых, вросших в почву бревенчатых полуземлянок с закопченными, поросших бурой травой крышами из жердей и дерна, обнесенных невысоким, но грозным частоколом из заостренных, почерневших от непогоды бревен. Над этим скудным жильем вились тонкие, ленивые струйки дыма, и ветер доносил до реки сложный, густой запах — горелого дерева, прелого сена, дымного мяса и навоза. Славяне. Те самые, встреча с которыми едва не стоила ему жизни.

Ладья Хергрира, видимо, была здесь желанным, хотя и небезопасным гостем. Частокол всколыхнулся, за ним послышались приглушенные крики, и тяжелые, скрипящие ворота медленно, нехотя приоткрылись. Навстречу высыпал десяток мужчин с длинными, самодельными копьями и рабочими топорами в руках. Их одежда и внешность были до боли знакомы Игорю по недавней стычке — те же грубые, посконные порты, загорелые, обветренные, покрытые слоем дорожной пыли лица, настороженные, изучающие взгляды, в которых читалась привычная усталость от постоянной борьбы за выживание.

Хергрир, не дожидаясь приглашения, уверенно, с видом хозяина, повел своих людей к воротам. Игоря взяли с собой — не как пленника, которого волокут на веревке, но и не как равного, идущего плечом к плечу. Эйрик шел сзади, изредка подталкивая его в спину рукоятью топора, если тот замедлялся или слишком пристально всматривался в окружающую обстановку.

Поселение внутри оказалось таким же убогим, суровым и примитивным, как и снаружи. Под ногами хлюпала грязь, перемешанная с соломой, куры с испуганным квохтаньем разбегались от чужаков, тощие, злые собаки на длинных привязях провожали их глухим, непрерывным ворчанием. Из темных, похожих на норы, входов в полуземлянки выходили люди — женщины в длинных, выцветших, посконных платьях, с усталыми, осунувшимися лицами, дети с большими, испуганными глазами на бледных, худых личиках. Все они, от мала до велика, выглядели изможденными, бедными, придавленными тяжестью ежедневного труда. И все их внимание, вся энергия, казалось, были сосредоточены на одном — на центральной, утоптанной площадке, где возвышался высокий, грубо сколоченный, но внушительный деревянный идол. Деревянное изваяние с серебряными, поблескивающими на солнце усами и инкрустированными темными, почти черными камнями глазами, которые смотрели на свою паству с безразличной, вселенской суровостью. Перун.