Ювелиръ. 1807 - Виктор Гросов
Да. Моя крепость. И моя задача — сделать ее неприступной.
Шагнув внутрь дома, я погрузился в мир холода. Звук моих шагов отдавался эхом. Воздух был спертым и тяжелым, пахло стройматериалами. Я провел рукой по шершавой, недостроенной кирпичной стене, чувствуя под пальцами ее пористую, холодную плоть.
Следующие недели слились в один нескончаемый день сурка. С рассвета до заката здание стонало от визга пил, ударов молотков и скрипа воротов, поднимавших балки на второй этаж. Я жил прямо здесь. Спал на брошенном в углу тюфяке, питался блюдами местной харчевни, которую приносил Прошка, и дышал пылью, ставшей моим вторым воздухом. Я руководил стройкой, врос в нее, стал ее нервной системой. Ночами, когда рабочие расходились, я оставался один. Прошка и два моих охранника оборудовали себе закуток, с моего позволения. Я дал им денег на то, чтобы они прикупили утвари — столы, стулья, кровати и прочее.
При свете сального огарка, отбрасывавшего на стены пляшущие тени, склонялся над огромными листами бумаги, где вычерчивал не просто планы.
Первый этаж — витрина, ловушка для глаз. Я заставил подрядчика расширить оконные проемы до немыслимых размеров, вставив в них огромные, цельные листы венецианского стекла, каждый из которых стоил как небольшая деревня.
— Свет! — убеждал я на упрямого старообрядца Архипа Петровича. — Мне нужен чистый, северный свет, который не лжет! Камень должен показывать себя сам, а не прятаться в полумраке!
Внутри — ничего лишнего: темный, почти черный мореный дуб для панелей, тяжелый бархат для драпировок и один-единственный прилавок, похожий на алтарь. А за ним — неприметная дверь в приемную, обитую тисненой кожей. Место для настоящих дел, скрытое от праздных зевак.
Второй этаж я превратил в свой личный полигон, в воплощение инженерной мысли. Пространство было разделено на изолированные отсеки, выстроенные в технологическую цепочку, которой позавидовал бы любой завод моего времени. Сначала — «грязный» цех: две муфельные печи с хитроумной системой вытяжки, наковальни, тиски. Здесь металл будет кричать и покоряться. Дальше — «мокрый» цех для гранильных станков, стены которого я велел обшить свинцовыми листами для погашения вибрации, а пол сделать с уклоном к сливному желобу. И, наконец, — «святая святых», ювелирный зал. Огромное окно от стены до стены, выходящее на юг, верстаки из цельного дуба, расставленные так, чтобы мастера не толкались локтями. А в самом конце коридора — моя келья. Лаборатория. С тяжелой, обитой железом дверью и замком, ключи от которого будут только у меня.
Поначалу деньги я не считал. Два тяжелых кошеля, полученные от князя, казались неиссякаемым источником, так что я скупал лучшую шведскую сталь для инструментов, самый выдержанный дуб, самых умелых мастеров. Но золото — металл тяжелый, а на весах реальности он тает быстрее воска. К исходу третьей недели мой подрядчик, Архип Петрович, положил передо мной очередную бумажку. Глядя на ровные столбики цифр, в моем желудке заворочался холод.
— Вот, мастер Григорий, — бубнил он, водя мозолистым пальцем по бумаге. — Тут на перекрытия второго этажа, дуб-отборняк, как просили. Да на стекло венецианское для мастерских…
Взяв лист, я почувствовал, как вернулся липкий страх, который преследовал меня в сарае Поликарпова. Страх нищеты. Не мой страх — чувство этого тела. Мысленный подсчет остатка был неутешителен: денег едва хватало на половину списка.
— Архип Петрович, — я поднял на него тяжелый взгляд. — Вы меня за княжеского сына почитаете?
Он смешался, забормотал, что, дескать, делает «как для себя, по-божески».
— По-божески — это когда не воруют, — отрезал я и, взяв уголек, прошелся им по смете, как косой по траве. — Дуб на второй этаж? Зачем? Сосна карельская выдержит. Дуб мне для станков был потребен. Стекло венецианское в мастерские? Архип Петрович, вы в своем уме? Мастерам работать надо, а не в окна глядеть. Муромское, с пузырьками, за милую душу пойдет. Венецианское только на первый этаж. И кирпич этот ваш голландский… — Я с силой зачеркнул последнюю строчку. — Берите наш. Дешевле и ничуть не хуже.
Подрядчик смотрел на мои правки, и его бородатое лицо медленно наливалось кровью.
— Да это ж против всякого понятия! — взревел он. — А коли свалится все? Я за такое не подряжусь, чтоб потом позор на мою седую голову пал!
— Свалится, — усмехнулся я. — Не свалится, если голова на плечах есть, а не только желание карман набить. Вот, — я ткнул пальцем в итоговую цифру, уменьшившуюся почти на треть. — Новая цена. Либо так, либо ищите другого, кто позволит себя обдирать.
Он выхватил у меня из рук испоганенный лист, недовольно глядя то на меня, то на список. На его физиономии проявлялось неохотное признание моей правоты.
— Быть по-вашему, — процедил он сквозь зубы. — Только ежели потолок на голову вашим мастерам падет, меня не поминайте лихом.
С этого дня что-то измеилось. Я научился говорить на их языке: торговался за каждую партию гвоздей, лично проверял качество каждой доски, выгонял с площадки пьяных. Инженер-творец во мне умирал, уступая место злому, прижимистому прорабу.
А что делать? Деньги ведь не бесконечные. Каждый вечер, склоняясь над приходно-расходной книгой, я видел, как очередной потраченный рубль сочится из меня каплей крови. Я строил свою мечту, но с каждым днем все яснее становилось, что я могу не достроить, хотя изначально тот же Архип уверял, что уложится в бюджет, а там — то это подорожало, то сё.
Холодный ветерок просачивался в недостроенное здание сквозь щели в оконных рамах, принося с собой запахи невской воды. Снаружи жил своей жизнью проспект, но сюда, на второй этаж, его шум доносился глухо, словно из другого мира. Здесь, в моей будущей лаборатории, пахло иначе — свежей сосновой стружкой и остывающим углем.
При свете двух оплывших огарков, бросавших на стены дрожащие тени, я склонился над чертежами. На бумаге была уже механика. Зубчатые колеса, рычаги, винтовые передачи — рождался скелет моего будущего производства. Я проектировал станки, стоимость постройки которых пока не способен оплатить. Еще и императрица не подает вестей, а ведь обещала документы, чтобы лучше понять психотип императора.
Я откинулся на спинку грубо сколоченного стула — затекшая спина отозвалась протестующим хрустом. В углу, свернувшись на охапке стружки, спал Прошка. У
