Зловещие маски Корсакова - Игорь Евдокимов

– И на обряды деревенских обратили внимание, – заключил Матфей. – Так какие же у вас, столичного гостя, мысли на сей счет?

Прежде чем ответить, Владимир смерил собеседника оценивающим взглядом. Священника, казалось, это ни в коей степени не смутило.

– Послушайте, святой отец, довольно иезуитства, – предложил Корсаков, даже поименовав Матфея католическим обращением, дабы продемонстрировать легкое раздражение. – Мне кажется, я прошел вашу проверку?

– О чем это вы? – притворно удивился священник.

– Я, может, и молод, но по нашей бескрайней стране попутешествовать успел, – сказал Корсаков. – И, соответственно, насмотрелся на провинциальных батюшек. Добрые пастыри среди них попадались, но в целом впечатления, уж простите, остались не самые положительные. Вы же похожи на деревенского священника не больше, чем я – на праведника. Манера речи. Познания в языческих обрядах, истории и археологии. Вольнодумство. Опера, опять же, – вряд ли каждый ваш визитер достоин приветствия из «Дон Жуана». Вы, конечно, можете утверждать, что уродились таким уж самородком. Но, на мой взгляд, воспитание и образование у вас столичные. Как минимум. И текущий пост им не соответствует. А значит, вас сюда сослали. Причем очень аккуратно – запрятали в деревеньку, где даже поезда не останавливаются, но при этом недалеко от столицы. Куда проще было бы загнать вас за Урал или в какой-нибудь монастырь. Но нет, кто-то специально решил держать вас под рукой. Значит, хоть и ссылка, но с перспективой выйти из опалы. Расскажете, кто и откуда вас изгнал и за что, или мне выяснить самому?

Во взгляде Матфея заплясали веселые искорки. Он откинулся на спинку кресла, рассматривая Корсакова с новым интересом и будто бы раздумывая, открыться ему или нет.

– Что ж, основную причину вы уже сами назвали: вольнодумство, – наконец сказал священник. – Что же до того, кто изгнал… Я здесь немногим больше года, с прошлой весны. Думаю, это все объяснит.

Корсаков только молча кивнул. Дополнительных объяснений не требовалось. В апреле 1880 года в должность обер-прокурора Святейшего синода, верховного органа православной церкви, вступил Константин Петрович Победоносцев, человек, к тому времени придерживавшийся крайне консервативных взглядов. Это уже говорило о его собеседнике многое – если он сам не лгал, конечно же. Внимание Победоносцева означало, что до своего вынужденного переезда священник был вхож в высшие круги церкви. А вот в каком качестве – это вопрос. Корсаков окончательно решил навести справки об этом «деревенском батюшке», когда вернется в Петербург.

– Что же до имени моего заступника, то его я разглашать не в праве, – продолжил Матфей. – Остальное вы угадали верно. Но от наследника Корсаковых я меньшего и не ждал.

– Фамильная слава бежит впереди меня? – усмехнулся Владимир.

– Можно и так сказать.

– И какого же о нас мнения церковь? – решил уточнить Корсаков.

– В большинстве своем – невысокого, – честно ответил Матфей. – Но встречаются и те, кто считает ваш труд необходимым и важным. Я – из их числа. Постараюсь вам помочь, в меру собственных сил. Потому как происходящие сейчас события выходят за рамки вопросов веры и суеверий, скажем так.

– Расскажете, зачем к вам обращался Коростылев?

– Да, – кивнул священник. – Весной, когда вскрылся лед на реке и озере, в деревне пропал рыбак. Явление не слишком редкое, и поначалу на него никто не обратил внимания – решили, что провалился и утонул. Лишь потом, соотнеся даты, я понял, что это могло стать началом событий, приведших к гибели Николая Александровича.

– Каким образом? – спросил Корсаков, подавшись вперед.

– Неделю спустя он подошел ко мне после воскресной службы, – продолжил Матфей. – Николай Александрович выглядел напуганным. Думаю, вы успели понять, что он был крайне рациональным молодым человеком, чуждым буквальным трактовкам святых текстов. Но в тот момент он спросил меня, может ли он быть одержим бесом.

– Почему?

– Потому, что он начал слышать голос своего утонувшего в детстве брата. Во сне и наяву.

Корсаков вздрогнул и сложил руки на груди, словно ему стало зябко от могильного холода, которым дышали эти слова. Во рту пересохло, а в горле встал ком, мешающий сглотнуть. Конечно, он подозревал, что беды Коростылева похожи на его собственные. Но «подозревать» и «знать наверняка» – это большая разница.

– Еще чаю? – заботливо спросил Матфей, явно заметивший смятение собеседника.

– Да, пожалуй, – выдавил из себя улыбку Корсаков. – Он у вас замечательный.

– Спасибо, – скромно поблагодарил его священник. Он наполнил чашку ароматным горячим чаем из самовара и поставил ее обратно на блюдце перед Владимиром. – Итак, о чем я? Ах да. Днем голос брата был почти незаметен. Скорее казался шепотом, который Николай слышал, оставаясь один в какой-то из комнат дома. А ночью ему снилось озеро. И брат, зовущий его со дна.

– Он не говорил, голоса и сны преследовали его только в усадьбе или же он продолжал их слышать и видеть, когда уезжал? – спросил Корсаков, вновь настроив себя на деловой лад. С собственными демонами он пообещал себе разобраться как-нибудь в другой раз.

– Забавно, что вы спрашиваете, – заметил Матфей. – Только в усадьбе. Это был один из вопросов, которые я задавал Николаю Александровичу, когда пытался определить причину его страхов. Он не выказывал большинства известных церкви признаков одержимости, а те, что все-таки присутствовали, скорее следовало счесть нервным расстройством. Заглянув к нему в гости, я также не заметил ничего необычного или подозрительного. Так я ему и сказал. И порекомендовал на некоторое время уехать из усадьбы. Обратно в Петербург, например.

– Но он не послушал вас.

– Нет, – грустно покачал головой Матфей. – И корю себя, что отчасти я тому виной. Он действительно стал одержим – одержим желанием докопаться до причин своего состояния. Зря я рассказал ему о пропавшем городе, цветах и светящемся озере. Это лишь укрепило его стремление найти всему объяснение. Он принялся искать следы, оставшиеся от Омута. Предполагал, что его усадьба стоит на месте уцелевшей когда-то церкви. Обошел все окрестности. И однажды нашел то, о чем я говорил в начале нашей беседы. Помните, я упоминал о следах, указывающих на правдивость летописи? Если у вас есть время, я бы хотел продемонстрировать их вам.

* * *

В доме все были заняты своими делами. И существо слышало каждого из них. Оно не нуждалось в остром зрении, полагаясь на слух – и слух, и обоняние сообщали ему все необходимое. Дыхание. Стук шагов. Разговоры. Группы и одиночки. Главное – одиночки.

Существо было голодно. Власть господина держала его в узде, но не могла перебить неистребимое желание питаться, когда добыча так близко. За ослушанием всегда следовала смерть. Пусть. Инстинкт охоты был сильнее инстинкта самосохранения. Оставалось