Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

Он замолчал, и в этой тишине я услышал, как тяжело дышит Тит.

— Это не просто смерть, Курила, — закончил Сафар. — Он мучил ее с самого начала и до самого конца. Я не могу жить, пока он дышит. Я найду его и убью. Или умру сам. Другого пути для меня нет.

Теперь все встало на свои места. Я смотрел в его глаза, в которых не было жизни, и понимал, что любые уговоры, любые призывы к логике и здравому смыслу разобьются об эту стену горя, как волны о скалу. Он не искал победы. Он искал конца.

Я больше не пытался его отговаривать.

— Ты прав, Сафар, — сказал я тихо. — После такого другого пути нет. Но ты ошибаешься в одном.

Он вопросительно поднял бровь.

— Ты не пойдешь один. — Я шагнул к нему. — Твоя месть — теперь наша месть. Твое горе — наше горе. Мы пойдем вместе.

— Так и будет, — положив руку Сафару на плечо, вступил в разговор Левицкий. — Мы вошли в это дело вместе и закончим его вместе. Это наш общий долг.

— Мы тебя одного не бросим, — гулко пробасил Тит, подходя с другой стороны. — Куда ты, туда и мы.

Даже хмурый Софрон шагнул к нему.

— Не дури! Один в поле не воин, — глухо произнес он. — Победить можно только вместе.

Я положил руку на плечо Сафара.

— А теперь послушай. Мы уже знаем, где его нора.

Я быстро, в нескольких словах, пересказал ему все, что мы узнали от Лян Фу: о тайном прииске на Мохэ, о недовольных рабах. О нашем плане нанести «ответный визит».

Слепое отчаяние в глазах Сафара медленно угасало, сменяясь чем-то иным. В них появлялась цель.

Когда я закончил, он долго молчал. Каменная маска на его лице дрогнула. Он опустил голову, и я увидел, как по его щеке медленно ползет одинокая, скупая слеза.

Когда он снова поднял глаза, в них уже не было пустоты. Там горела холодная, черная решимость. Он согласно кивнул, но затем шагнул ко мне вплотную.

— Хорошо, — прошептал он. — Но вы поклянетесь. Клянитесь. — Его взгляд впился в меня, пригвождая к месту. — Клянитесь, что, когда мы найдем его, пощады не будет. Только смерть.

Вокруг воцарилась абсолютная тишина. Все смотрели на нас. Я видел в его глазах бездну боли и понимал, что эта клятва — единственный якорь, который еще удерживал его в этом мире.

Не колеблясь ни секунды, я протянул руку.

— Клянусь, — сказал я. — Я отдам его тебе!

Левицкий положил свою руку поверх моей.

— Клянусь.

Тит накрыл наши руки своей огромной ладонью-лопатой.

— Клянусь.

Последним подошел Софрон и молча положил свою руку.

— Клянусь, — сказал он глухо.

На мгновение его рука крепко сжала мою. В его взгляде я увидел нечто похожее на облегчение. Сафар отступил в тень.

Вот только его горе никуда не делось. Если оставить его сейчас наедине со своими мыслями, пустота снова поглотит его.

Лучшее лекарство от горя — дело. Тяжелое, неотложное дело, которое не оставляет времени на самокопание. Нужно немедленно дать ему цель, за которую можно ухватиться прямо сейчас.

Я резко нарушил тишину.

— Владимир Александрович, Сафар! У меня для вас срочное поручение.

Они оба повернулись ко мне. Сафар — медленно, словно выныривая из глубокой воды, Левицкий — быстро, с готовностью во взгляде.

— Казаки ушли совсем недавно, их легко догнать, — начал я, четко и по-военному излагая план. — Кузьмич и все остальные остались в вашем бывшем лагере.

Я посмотрел на Левицкого, затем снова на Сафара.

— Загрузите все наше имущество, все инструменты и припасы, которые мы там оставили. Пора собирать всех в одном месте. Здесь, на прииске!

Левицкий обменялся со мной коротким, понимающим взглядом. Он понял не только суть приказа, но и его скрытую цель. Сафар медленно поднял голову. На мгновение его пустые глаза встретились с моими. Он не сказал ни слова. Лишь коротко и четко кивнул. Приказ принят. Дело вытесняло горе.

— Будет исполнено, — ответил за двоих Левицкий.

Не теряя ни минуты, они развернулись и пошли к тому месту, где оставили своих лошадей, на ходу обсуждая детали предстоящего пути. Я смотрел им вслед и с удовлетворением заметил, как в походке Сафара появилась былая упругость и твердость. План сработал.

Я повернулся к остальным — к Титу, Софрону и Изе, которые все это время молча наблюдали за происходящим.

— А мы, господа, займемся обустройством, — сказал я, обводя взглядом разоренный прииск. — К их возвращению здесь должен быть настоящий укрепленный лагерь. Работы много.

Я подозвал к себе оставшихся доверенных людей.

— Ефим, — обратился я к бывшему каторжнику. — Возьми троих. Ваша задача — дозор. Один смотрит на реку, другой — на тропу. Меняться каждые два часа. Обо всем подозрительном докладывать немедленно.

Он молча коснулся шапки и направился искать людей для дозора.

— Изя. — Я повернулся к Шнеерсону, который с видом ценителя разглядывал трофейный меч-дао. — Хватит любоваться трофеями. Найди себе пару толковых помощников. Мне нужна полная опись всего, что у нас есть: инструмент, остатки провианта, захваченное у хунхузов добро. К вечеру жду списки.

— Будет сделано, Курила! — встрепенулся Изя, мгновенно превращаясь из ценителя в интенданта.

— Тит, Софрон! — посмотрел я на двух самых надежных своих бойцов. — На вас лагерь. Организуйте людей. Расчистить бараки, навести порядок. Это теперь наш дом, а не логово разбойников.

Они без лишних слов кивнули и, зычно рявкнув, начали собирать людей на уборку.

Без вопросов приступили к исполнению. Словно шестерни большого механизма, они пришли в движение, и хаос начал медленно отступать, уступая место организованной деятельности.

Раздав приказы, я обвел взглядом лагерь. Мои люди работали. Но на окраине, у самого леса, обособленно сидела группа людей. Нанайцы. Они не принимали участия в общей суете, держась особняком у своего маленького, едва дымящегося костра.

Среди них я сразу узнал Орокана. А рядом с ним сидел юноша лет семнадцати с суровым, по-взрослому сжатым ртом и темными, полными тяжелой думы глазами. Это был Аодян, сын погибшего вождя Амги. Теперь он был их главой.

Я понял, что не могу приказывать им, как своим людям. И не могу игнорировать их. Они были нашими первыми и самыми верными союзниками на этой земле.

Оставив своих товарищей заниматься делами, я медленно пошел к их костру. Один. Я не звал их к себе. Я сам шел к ним, в их круг, как гость, а не как хозяин. Это был жест уважения.

Я подошел и молча сел на поваленное бревно, глядя в огонь. Орокан и молодой Аодян сидели напротив. Некоторое время мы молчали, и это молчание было знаком уважения к их горю.

Наконец я нарушил его.

— Аодян, я скорблю о твоем отце и твоем народе, — тихо произнес я. — Они были храбрыми людьми и нашими друзьями.

Тот, не поднимая головы, коротко кивнул.

— А теперь, — продолжил я, — когда вы свободны, что думаете делать дальше? Каковы ваши планы?

Мой вопрос повис над костром, и тишина стала тяжелой. Я видел, как он всколыхнул их горе, заставил посмотреть в лицо своему страшному будущему.

Первым заговорил седой, морщинистый старик, сидевший по правую руку от Аодяна.

— Какие планы, Курила-дахаи? — горько произнес он, и Орокан перевел его слова, хотя в них и без перевода сквозила безнадежность. — Наш дом — пепел. Многие убиты. Женщин и детей угнал Тулишэнь. Нам некуда идти. Мы — последние из нашего рода.

— Нет! — вскочил молодой охотник с горящими, полными ярости глазами. — Надо отомстить, кровь за кровь!

— Месть не вернет мертвых, — возразил ему другой, более спокойный нанаец. — Нужно найти новое место в тайге, тихое, и снова ловить рыбу. Прятаться. Может, тогда духи тайги сжалятся над нами.

Я слушал их и видел, что они сломлены и расколоты. У них не было ни единого лидера, ни единой цели. Отчаяние, ярость и смирение разрывали остатки их племени на части.

— Прятаться больше нельзя, — сказал я твердо, и все взгляды обратились ко мне. — Тулишэнь или другие, как он, придут снова. Старая жизнь кончилась. Чтобы выжить, нужно стать сильными. Я предлагаю вам союз. Живите здесь, рядом с нами. Будем вместе защищать эту землю.