Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

— НА БЕРЕГ!!!

Я обернулся. Вниз по склону, спотыкаясь и размахивая руками, бежал дозорный.

— ТАМ!.. — кричал он, задыхаясь. — ПЛЫВУТ!..

Глава 17

Глава 17

Крик дозорного, тревожный и резкий, разорвал тишину солнечного утра:

— Идут!

Мои люди обступили задыхавшегося от бега дозорного — одного из каторжников из компании Ефима:

— Кто идет? Куда идет? — понеслись со всех сторон обеспокоенные вопросы.

Мужик, не успев еще отдышаться, сорвал с себя шапку, тяжело прислонился к стене амбара.

— Баржи! Баржи наши идут!

У меня отлегло от сердца. Ну наконец-то! Пусть провианта на баржах и недостаточно, но это хорошее подспорье. Мы с Левицким, на ходу хватая ружья, поспешили собираться: надо было встретить наших крестьян, грузы и, конечно, поблагодарить князя Кропоткина за оказанную помощь.

Путь к Амуру занял весь день. Солнце уже клонилось к закату, когда перед нами открылся берег Амура, а на нем, тяжело рассекая воду просмоленными боками, качались на невысокой речной волне приземистые, неуклюжие казенные баржи. Сквозь редкие заросли доносился шум разгрузки — прибыли крестьяне. Наша надежда и одновременно добрая сотня новых едоков к стремительно пустеющему котлу на ближайшее будущее, пока они не освоятся и не получат первый урожай.

Подойдя ближе, мы убедились, что на берегу действительно кипела работа. По шатким, прогибающимся сходням на берег потек ручеек людей и скарба. Тяжелые, окованные железом сундуки, пузатые мешки с зерном, разобранные телеги и нехитрый крестьянский инструмент — все это с глухим стуком ложилось на землю. Следом, испуганно прядая ушами и недоверчиво ступая по трапу, сошли лошади, замычали коровы, создавая суматоху и наполняя воздух запахами сена и хлева. Но мужики, даже таская тяжести, успевали бросать на новую землю долгие, оценивающие взгляды. Кто-то, выпрямившись, растирал в мозолистой ладони комок жирной, темной почвы, словно пытаясь на ощупь угадать ее щедрость. Другие щурились в сторону заливных лугов, безмолвно решая в уме, примет ли эта земля рожь-матушку, или придется довольствоваться одним лишь неприхотливым просом.

Люди уже сошли на берег и устраивали тут нечто вроде временного лагеря — шалаши для людей и загоны для мычащей скотины. Крепкие мужики и усталые бабы ступали на эту новую, чужую землю с настороженным любопытством в глазах. Их встречали наши — нанайцы, оставленные наблюдать за берегом. Чуть особняком держались Кагальницкий и Лемешев надзиравшие за бережной разгрузкой бочонков с ртутью и динамитом.

Светлые головы перемешивались с темными, русская речь тонула в гортанных выкриках, и этот многоголосый гул сотен жизней, казалось, обрел физическую плотность и лег на плечи невидимой тяжестью. Одним нужна была земля, другим — просо и рис. И всем остро требовалась надежда.

Мой глаз без труда вычленил в этой толпе казачьего есаула Кропоткина. Высокий, статный, с той же обезоруживающей, открытой улыбкой на лице, со Сретенска запомнившейся мне. Петр Алексеевич энергично пожал мне руку, когда я к нему подошел.

— Не знаю, как и благодарить вас, князь! — от души воскликнул я. — И грузы, и людей доставили в целости!

Тот лишь отмахнулся, но я заметил, что в его серо-голубых глазах блеснула неподдельная гордость.

— Полно вам, господин Тарановский!

Вот это я понимаю — человек! Не зря в поисках лучшей доли для всего человечества пришел он к мыслям о новых формах организации общества…

И тут в мою голову пришла шальная мысль. Раз Кропоткин — такой из себя анархист, что, если попросить его помочь нам в нашей безвыходной ситуации? Вон у него сколько казенных барж. И каждая в любой момент может затонуть. Ведь пока караван идет вниз по Амуру — теряется их иной раз не один десяток!

Эх, была не была! Решившись, я тронул есаула за локоть, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее.

— Петр Александрович, нам нужно поговорить. Тет-а-тет, так сказать.

Мы отошли в сторону, под сень гигантских лиственниц, где деловитый шум разгрузки стих, сменившись свистом ветра над Амуром. Внутри все бунтовало против того, но на весах лежали сотни жизней, в том числе, между прочим, моего маленького сына. В таких условиях собственная гордость значила меньше, чем горсть золы на пепелище.

— Такое дело, князь… У нас случились непредвиденные обстоятельства. На прииск было совершено нападение, — начал я, глядя не на него, а куда-то вдаль, на темную полосу тайги на том берегу. — Большая банда хунхузов. Мы их разбили, но…

Улыбка мгновенно исчезла с лица Кропоткина. Он слушал, не перебивая, его умные серо-голубые были внимательны и серьезны.

— Но оказалось, что наши запасы продовольствия исчезли, а бандиты согнали сюда сотни невольников с той стороны Амура. Мы их освободили, и в каком-то смысле теперь я ответственен за их жизни и пропитание. Так что теперь, помимо моих переселенцев, на мне еще полтысячи голодных душ!

Кропоткин молчал, и эта пауза, повисшая между нами, была красноречивее любых слов.

— Провианта почти нет, — глухо закончил я. — Боюсь, организовать доставку из Сретенска по реке уже не успеть. А если в ближайшие дни я не достану муки, здесь начнется голод. Все эти люди — крестьяне, что поверили мне, освобожденные китайцы, что обрели надежду, — окажутся на краю гибели. Понимаете, князь?

Мой взгляд невольно метнулся к казенным баржам, низко осевшим под тяжестью мешков. Там, в их просмоленном чреве, был наш единственный шанс.

— Я знаю, что это против всяких правил. Но все же прошу. Продайте нам часть груза! Муку, соль, крупу. Я заплачу втрое против цены. Золотом, ассигнациями — чем скажете. Прямо сейчас.

Последние слова я произнес почти с вызовом, стараясь скрыть отчаяние за деловым тоном. Нахмурившийся Кропоткин смотрел не на меня, а на пеструю, гомонящую толпу у кромки воды, на черные остовы сожженных юрт вдали, на весь этот дикий, жестокий мир русского пограничья. Конечно, любой другой офицер не раздумывая с негодованием отказал бы мне. Но Кропоткин молчал, и я интуитивно чувствовал, что вся эта история — наглые хунхузы, несчастные рабы, отчаянная борьба — легла на его врожденное народолюбие как сухие дрова в костер.

— Я говорю это не для того, чтобы вызвать жалость, Петр Алексеевич, — добавил я тише. — Я мечтал о поселении свободных людей на свободной земле. Не могу же я позволить им умереть от голода в первые же дни.

И эта фраза стала ключевой! Я видел, как лицо молодого офицера дрогнуло, неуловимо изменилось, как налет аристократической любезности уступил место напряженной работе мысли. Он перевел взгляд на меня, и в его серо-голубых глазах вспыхнул тот самый задорный, почти мальчишеский огонек, который я заметил еще при первой встрече.

— Что ж… Продать я вам ничего не могу, господин Тарановский, — медленно, словно взвешивая каждое слово, произнес он. — Груз казенный, подотчетный. Любая недостача — трибунал для меня и клеймо расхитителя для вас.

Сердце ухнуло вниз. Неужели все напрасно?

Он выдержал паузу, а затем уголки его губ тронула хитрая, заговорщицкая улыбка.

— Но знаете… река Амур коварна. А лоцманы, бывает, ошибаются. Давайте-ка поступим так: ваши люди проводят последние четыре баржи еще несколько верст вниз по течению. И там они — по чистой случайности, разумеется! — вдруг сядут на мель. Такое в каждом сплаве случается, дело житейское. А чтобы их стащить, придется баржи полностью разгрузить. Боюсь только, груз подмокнет. Придется списать на порчу — не везти же гнилую муку в гарнизон!

Эта гениальная в своей простоте и дерзости импровизация ошеломила меня.

— Но вам это не повредит?

— Пустое! Четыре баржи — в пределах допустимой погрешности, — легкомысленно отмахнулся он.

— Петр Александрович, вы наш спаситель! Я заплачу любые деньги…

Он остановил меня легким жестом, и во взгляде его на мгновение промелькнуло то самое аристократическое высокомерие, что отличает потомственного дворянина от купца.