Тай-Пен (СИ) - Шимохин Дмитрий

И тут из круга поднялся гордый, широкоплечий охотник, тот самый, что кричал о мести.

— Ты — пришлый, Курила, — сказал он, глядя на меня с вызовом. Орокан переводил, хотя смысл был ясен и так. — Что ты знаешь о нашей земле? Эту землю забрал ваш белый царь. Ты хочешь, чтобы мы защищали то, что у нас отняли?

В воздухе повисла напряженная тишина. Это был прямой удар, обвинение, которое могло разрушить все.

Я не стал злиться. Медленно встал.

— Царь далеко. А я — здесь. — Мой голос звучал спокойно, но весомо. — Я не забирал эту землю — я проливал за нее свою кровь рядом с вашими воинами. Освободил вас из рабства. Для меня эта земля теперь тоже своя. И я готов ее защищать. Вместе с вами.

В этот решающий момент меня поддержали.

— Курила-дахаи говорит правду, — произнес Орокан. — Он дрался за нас, когда другие бежали.

Аодян, сын Амги, тоже медленно поднялся и встал рядом со мной. Он был юн, но в его голосе уже звучала сила вождя.

— Мой отец верил ему. И я верю, — сказал он, глядя на своих соплеменников. — Он — воин. Он предлагает нам стать воинами, а не дичью. Я с ним.

Но сомнения еще оставались.

— Но мы не воины! Мы охотники и рыбаки! У нас луки и копья, а у хунхузов — ружья!

Это был последний рубеж их страха. И я перешагнул через него.

— Вы были охотниками. Теперь вы станете воинами, — пообещал я. — Я научу вас воевать. Дам вам ружья. Сделаю из вас отряд, который заставит хунхузов обходить эти места за сто верст. Вместе мы будем силой, с которой придется считаться.

Мои слова, подкрепленные авторитетом их молодого вождя, наконец подействовали. Я видел, как в их глазах страх и сомнение уступают место надежде. Они смотрели друг на друга, на Аодяна, на меня. И в их взглядах рождалась решимость.

— Мы согласны, — сказал Аодян после долгой паузы. И в этот раз ему никто не возразил.

— Хорошо, — кивнул я. Союз был заключен. — Раз мы теперь вместе, вам нужно выбрать место для нового стойбища. Оно должно быть рядом.

Я, Аодян и несколько стариков отошли в сторону от костра. И начали думать, где поставить новое стойбище.

На следующий день после заключения союза с нанайцами я обходил прииск. Картина, открывшаяся мне, разительно отличалась от кровавого хаоса, царившего здесь после боя. Воздух посвежел, и тошнотворный запах смерти сменился горьковатым дымком костров и острым, бодрящим ароматом свежей стружки.

Уже заканчивали уборку: мусор был сожжен, а в бараках, отмытых и проветренных, сушились на веревках чьи-то постиранные рубахи.

Слышался стук топоров, а у больших общих котлов, над которыми вился пар, сидели люди.

Я смотрел на эту картину с чувством мрачного удовлетворения. Хаос сменился порядком. Люди были заняты делом. Но я понимал, что это хрупкое равновесие держится на одном моем слове, и вся ответственность за сотни этих жизней лежит на моих плечах.

Погруженный в эти мысли, я направился к складу, чтобы оценить наши запасы. И в этот момент из полумрака строения, как черт из табакерки, вылетел Изя. Взмыленный, с растрепанными волосами и засаленной тетрадью в руках, он походил на человека, только что увидевшего призрака.

— Курила, беда! — взвыл он, подбегая ко мне и игнорируя приветствия. — Нам надо срочно поговорить!

Он схватил меня за рукав и потащил внутрь склада.

— Я все пересчитал, — задыхаясь, докладывал он. — Это не склад, это насмешка! Еды, если делить на всех, на месяц, и то если повезет! А качество — это не еда, это корм для скота! — Он с отвращением пнул ногой ближайший мешок. — Один рис, почти без соли, и немного сушеной рыбы, твердой, как дерево! На таком харче люди через две недели начнут с ног валиться!

Я мрачно оглядел скудные запасы. Изя был прав. Сотни голодных ртов на таком пайке долго не протянут.

Но тут мой интендант, немного успокоившись, перешел ко второй части доклада. Его тон сменился с панического на восторженно-трагический. Он подвел меня к дальнему, самому темному углу склада, где стояли несколько тяжелых, окованных железом ящиков, захваченных в фанзе.

— Но… — Изя с благоговением провел рукой по пыльной крышке одного из них. — Зато этого добра у нас…

Он с трудом приподнял тяжелую крышку. В тусклом свете, пробивающемся сквозь щели в стене, внутри ящика тяжело, маслянисто блеснуло золото.

— По моим прикидкам, здесь почти тридцать пудов, Курила! — Изя запустил руку в ящик и с восторгом, смешанным с отчаянием, пропустил золотой песок сквозь пальцы. — Тридцать! Мы сказочно богаты!

Я посмотрел на жалкие мешки с рисом, а затем на ящики, доверху набитые металлом, за который люди готовы были убивать.

Тридцать пудов золота. И пустые котлы.

— Тридцать! Мы сказочно богаты! — Изя с восторгом, смешанным с отчаянием, пропустил золотой песок сквозь пальцы. — И мы умрем с голоду, сидя на горе золота! Курила, это катастрофа!

Я посмотрел на жалкие мешки с рисом, а затем на ящики, доверху набитые металлом. Паника Изи была понятна, но сейчас она была бесполезной. Я положил руку ему на плечо, заставляя замолчать и посмотреть на меня.

— Изя, перестань. Думай, — сказал я холодно и ровно. — Включи своего внутреннего счетовода. Здесь было почти шесть сотен человек. Их кормили каждый день. Этих запасов, как ты сказал, хватит хорошо если на месяц. Это что значит?

Изя захлопал ресницами, его мозг, привыкший к панике, с трудом переключался на логику.

— Это значит… что они ждали подвоза? — неуверенно предположил он.

— Да, — подтвердил я.

Я видел, как в глазах Изи начинает загораться огонек понимания.

— Так что да, у нас мало еды. — Я позволил себе кривую усмешку. — Но это хорошая новость. Это значит, что скоро сюда приплывут те, кто ее обычно привозит. Наши «гости». Они приплывут за партией золота, а вместо хунхузов встретят нас. И привезут нам все, что нужно.

Паника на лице Изи окончательно сменилась восхищенным, почти благоговейным выражением. Он посмотрел на меня, потом на золото, потом снова на меня.

— Курила… — выдохнул он. — Ой, я тебя умоляю! Ты таки не человек, ты демон! Забрать у них и золото, и еду!

Следующий день прошел в напряженном ожидании. Лагерь жил по новым законам. Я расставил дозорных на всех господствующих высотках, а Мышляев, пользуясь затишьем, гонял своих бойцов, обучая их слаженным действиям в лесу. Мы были готовы к встрече «гостей».

К вечеру дозорный на тропе, ведущей к станице, подал условный сигнал. Тревоги в нем не было — это означало, что возвращаются свои.

Вскоре на поляну вышел отряд. Впереди — Левицкий и Сафар. А за ними — наши. Кряжистый, основательный Захар, женщины… и Прасковья Ильинична, крепко прижимающая к себе Ваню.

Вся суета лагеря на мгновение замерла. Я шагнул им навстречу. Прасковья Ильинична передала мне сына. Он посмотрел на меня своими серьезными глазами, а потом его личико расплылось в улыбке, и он крепко обнял меня за шею.

Немного повозившись с сыном, я передал Ваню обратно няне и подошел к Сафару. Он выглядел лучше. Миссия, данная ему, сработала как лекарство. Горе никуда не делось, я видел его на самом дне темных глаз, но пустота исчезла. Ее место заняла твердая, холодная цель. Мы обменялись короткими, понимающими взглядами. Он был в строю.

Прошло два дня. Два долгих, тягучих дня тишины. Лагерь преобразился. Прибывшие женщины навели порядок в бараках. Захар, как истинный «хозяин горы», уже наладил работу на промывке. Левицкий помогал мне с планами по укреплению лагеря. Жизнь входила в свою колею.

Но это спокойствие было обманчивым. С каждым часом напряжение нарастало. Изя лично, с лицом инквизитора, выдавал скудные пайки, и запасы еды таяли на глазах. А дозорные не сводили глаз с реки. Все ждали.

В тот день поутру я стоял на берегу ручья, наблюдая, как Ваня под присмотром Прасковьи Ильиничны бросает в воду плоские камушки. Солнце только взошло, окрашивая наш ручей в веселые оранжевые тона.

И вдруг эту мирную картину разорвал отчаянный крик с сопки.