Лекарь Империи 9 - Александр Лиманский

Почки. Канальцы были частично забиты продуктами распада, но фильтрация шла. Моча образовывалась — мутная, концентрированная, но она была. Острый тубулярный некроз не развился. Повезло.

Функция была снижена процентов на тридцать, но почки — удивительный орган. Они восстановятся.

Печень была увеличена, она работала на пределе, перерабатывая токсины от массовой гибели клеток. Но она справится. Это единственный орган, способный к полной регенерации. Через пару месяцев будет как новая.

И мозг.

Самое важное. Он был полностью чист.

Никаких признаков отека, воспаления, ишемии. Гематоэнцефалический барьер выдержал. Нейроны были живы, синаптические связи сохранены. Мишка останется Мишкой.

Не растением, не инвалидом с задержкой развития.

Он будет думать, говорить, смеяться, плакать. Будет жить полноценной жизнью. Пусть с одышкой и таблетками, но полноценной.

— Господин лекарь, как он?

Тихий, почти благоговейный шепот вырвал меня из транса. Рядом стояла медсестра Марина, с тревогой глядя на мальчика. В руках у нее был лоток с лекарствами для утренних назначений, но она, кажется, забыла, зачем пришла, завороженная картиной мирно спящего ребенка.

— «Как он, как он…» Живой, дурында! — проскрипел у меня в голове Фырк с ноткой облегчения в голосе. — Чего еще тебе надо? Не пляшет джигу на кровати, конечно, но для человека, который четыре часа назад был одной ногой в могиле, — очень даже бодрячком!

— Стабилен. Положительная динамика по всем показателям. Вирус уничтожен полностью, — ответил я, и слова прозвучали даже для меня самого как сводка с фронта после безоговорочной победы.

— Это чудо, — она торопливо перекрестилась, ее глаза наполнились слезами. — Вчера я молилась всем святым. И вот — услышали.

Святые? Может быть.

Или просто наука сработала. Формула столетней давности, современные технологии и отчаянное безумие лекаря, решившегося на эксперимент. Но если ей легче верить в божественное вмешательство — пусть. Вера — тоже лекарство. Иногда самое сильное.

— Продолжайте мониторинг, — сказал я, возвращаясь к роли руководителя. — Записывайте все показатели каждый час. Любые изменения — немедленно мне.

— Конечно, Илья Григорьевич, — она смахнула слезу. — Вы идите отдыхайте. Вы же на ногах вторые сутки.

Вторые сутки… Я потерял счет времени. Организм работал на чистом адреналине и остатках кофеина. Скоро и он закончится. Нужно поспать. Но сначала…

— Фырк, — мысленно прошептал я. — Что видишь ты?

Призрачный бурундук материализовался у меня на плече, его усики подергивались от волнения.

— Все чисто, двуногий! — взвизгнул он у меня в голове. — Астральное тело мальчишки крепнет с каждой минутой! Серебряная нить — связь души с телом — толстая как корабельный канат! Никаких следов темной энергии вируса. Даже эхо не осталось. Ты выжег эту дрянь дотла!

— Это не я. Это антидот.

— Антидот, который ТЫ решился применить! — восторженно возразил Фырк. — Не скромничай, герой!

Герой. Снова это слово. Серебряный, медсестры, теперь Фырк. Но я не чувствовал себя героем. Я чувствовал лишь чудовищную усталость и тихое, глубокое удовлетворение. Мы сделали невозможное.

Мы убили дракона. Но теперь нужно восстанавливать разрушенное королевство. Камень за камнем. Клетка за клеткой.

— Поэтично! Для уставшего двуногого. Иди домой, поспи. Мальчишка не умрет без тебя пару часов.

Домой. К Веронике. К теплу, уюту, к нормальной, человеческой жизни. Заманчиво. Невыносимо заманчиво.

Я бросил последний взгляд на Мишку. Мальчик спал, и на его лице промелькнула тень улыбки. Может быть, ему снились хорошие сны.

Дом, родители, игрушки. Нормальная жизнь шестилетнего ребенка, которую мы у него отвоевали. Он получит эту жизнь. И это все, что имело значение.

Путь до ординаторской занял целую вечность. Или пятнадцать минут — время текло странно, то замедляясь до вязкости патоки, то ускоряясь до размытых вспышек.

Нужно было дойти. Переодеться из этого пропотевшего, пропахшего лекарствами халата. Умыть лицо. Может, даже присесть на пять минут.

А потом — домой. К Веронике. Которая, наверное, не спит, ждет. Переживает. Я должен был позвонить, но телефон сдох еще вчера. Или позавчера? Дни слились в одно бесконечное дежурство.

Коридор хирургии был пуст и тих. В такое время здесь обычно никого — ночная смена в операционных, дневная еще не пришла. Только дежурный санитар дремлет где-то в подсобке.

Но свет в ординаторской горел. Странно. И голоса — приглушенные, но различимые. Кто-то не ушел домой? Или пришел слишком рано? Какая разница. Зайду, переоденусь и уйду. Нет сил на разговоры.

Я толкнул дверь и замер на пороге.

Они все были здесь. Вся команда «искателей сокровищ».

Величко сидел на кушетке, обхватив голову руками — поза человека, дошедшего до самого предела физической и моральной усталости.

Фролов и Муравьев стояли у окна, негромко переговариваясь — их вечный способ справляться со стрессом, обсуждать все подряд.

Артем мерил комнату быстрыми, нервными шагами — накопленная энергия не давала ему усидеть на месте. Кристина застыла на стуле, уставившись в пустоту — тот самый взгляд человека, увидевшего слишком много за слишком короткое время.

И Вероника. Моя Вероника стояла посреди комнаты, кусая губы — ее способ справляться с тревогой.

Они не ушли. После всего — поисков, часов расшифровки формулы, напряжения ожидания — они остались. Ждали. Но чего? Меня? Новостей? Подтверждения чуда или известия о катастрофе?

Первым меня заметил Артем. Он резко остановился посреди шага, уставился на меня. Остальные проследили за его взглядом.

Тишина.

В ней было все — страх, надежда, отчаяние, мольба. Они смотрели на меня, и я видел один и тот же немой вопрос в каждом взгляде.

Они боятся спросить. Боятся услышать ответ. Потому что от этого ответа зависит слишком много. Не просто жизнь одного мальчика — будущее медицины, надежда тысяч больных, смысл их бессонных ночей и титанических усилий.

Артем сделал шаг вперед. Еще один. Сглотнул. Когда он заговорил, голос дрогнул, выдавая все то напряжение, что он так старательно скрывал за своей активностью:

— Илья… — он сделал паузу, пытаясь взять себя в руки. — Слухи ходят… медсестры шепчутся… что-то произошло в детской реанимации… но мы боимся верить.

Еще одна мучительная пауза. Он собирался с духом для главного вопроса, который висел в воздухе, тяжелый и острый, как занесенный над головой скальпель.

— Это правда? У нас… у нас получилось? — наконец, спросил он.

У НАС получилось. Не у меня — у нас. Потому что это была правда. Без них, без их упорства, без их самоотверженности и веры в меня — ничего бы не было. Я просто нажал на поршень шприца. Они дали мне оружие для этой битвы.

Я смотрел на их измученные, бледные, невыспавшиеся лица.

Они заслужили правду. Всю правду. Но сейчас, в эту секунду, им нужно было