Переезд (СИ) - Волков Тим

Алексей Николаевичи рассмеялся:

— Потому и нет, что Анна Львовна — деловая женщина, в наркомате работает. А эта барышня развлекаться пришла! В парике. И платьице свое приметное давно уже скинула… выбросили или в печке сожгла. Ищите, товарищи сыщики!

— И что же теперь?

— А ничего! — развел руками Гробовский. — За подозреваемой следить будем. И на «горячем» возьмем. Иначе — дипломатический скандал, так-то! Тсс!

Чекист вдруг округлил глаза и понизил голос:

— Кажется, к нам кто-то пришел… Эй! Не стойте же, входите!

— Можно, да?

Очаровательный юный голосок! Очаровательное создание — худенькая большеглазая барышня в широкой цыганской юбке, в расшитой рубахе с монистом. Смуглая кожа, черные локоны, отливающие синевой, заколотые алой розочкой, карие, с поволокой, глаза, а в глазах… в глазах прыгали золотистые искорки!

Эстремадура, тореро, коррида, Кармен… да-да, что-то такое, испанское…

— Господи! — глянув на барышню, ахнул Алексей Николаевич. — Сама Катя Ларина!

— Вы меня знаете? — красотка обворожительно улыбнулась.

— Еще бы! Вы же на пластинках записаны… Теща обожает цыганские романсы. Да садитесь же! Прошу.

Усевшись на диван, девушка скромно сложила руки на коленях:

— А вы, значит, сыщики? Эркюль Пуаро и… этот, как его, Видок!

— Мой коллега, вообще-то — доктор, — рассмеялся чекист.

— Ага! Доктор Уотсон! Тогда вы, значит — Шерлок Холмс… Ой, — барышня вдруг смутилась и покраснела. — Вы не обращайте внимание. Я, когда волнуюсь, пытаюсь спрятаться за шутками. Порой, не всегда удачными, да.

— А вы сейчас волнуетесь? — Гробовский, наконец, приступил к допросу.

— Конечно! Убийство же. Ой, видела этого старичка, которого… жуть! Он прошел первым. А потом та девушка… жуть! жуть! Так это она его?

— Катерина! — строго прервал Алексей Николаевич. — Хотя… Катя Ларина — это ваш сценический псевдоним?

Юная Кармен улыбнулась:

— Нет. Я и по паспорту Катерина. Катерина Васильевна.

— Ну, Катерина Васильевна, расскажите, как все было? Как вы увидели, услышали, может, чего…

— Случайно. Просто перепутала кабинеты, заглянула в Пушкинскэй. А там они. Старик в черном костюме и брюнетка в матроске. У нас как раз перерыв начался, — пояснила Катя. — Мы обычно чай пьем в кабинете. Так профсоюз решил! Да, да, у нас профсоюз, а я, между прочим — профорг! Что же мы, не советские люди, что ли? А барышня та — из наших.

— Как из ваших? — удивился Гробовский. — Из цыган?

— Из хоровых… В хоровых же не обязательно одни цыгане… Я закурю, можно?

— Да, да, пожалуйста.

Вытащив из сумочки портсигар, девушка достал папироску. Алексей Николаевич галантно поднес спичку.

— Понимаете, я там слышала, как барышня говорит… Ну, когда заглянула… — артистка выпустил дым. — Вот, как я говорю — вы ничего необычного не заметили?

— Вы сказали не Пушкинский, а — Пушкинскэй, — улыбнулся Иван Палыч. — Что-то среднее между «э», «а», «и».

— Вот! Настоящий Уотсон! — Катерина рассмеялась и стряхнула пепел в стоявшую на столе хрустальную пепельницу. — Именно! Так принято у хоровых. Ну, мода такая, что ли… С до войны еще.

— Так вы полагаете, та барышня — русская?

— Ну-у… может, бессарабка… Хотя, нет! Слишком белая кожа. Из импЭрии, точно! И точно пела в каком-нибудь хоре или кабаре. Да-да! Точно! Кажется, я ее как-то в «Одеоне» видела. Ну да, видела. В «Одеоне» всегда весело было. Канкан, акробатки, песни!

Когда цыганка ушла, Гробовский и сам потянулся за папироской:

— Та-ак… Понимаешь, соседи мне сказали — третьего дня, мол, цыганка какая-то заходила, помаду предлагала купить. И так все выспрашивала про жильцов… Я вот теперь и думаю… Опростоволосились мы! Эх, Ваня… Сильные нынче у нас враги. Опытные, наглые, дерзкие. И, самое обидное — всегда на шаг впереди.

— Алексей… — чуть помолчав, доктор встал и прошелся по кабинету. — Ты говорил — на горячем' взять…

— Ну?

— Думаю, враги сейчас будут присматриваться к германскому посольству, — Иван Палыч вновь уселся на диван. — Будут искать подходы.

— Провокация?

— Да! Вполне могут убить посла.

— Англичане — да.

— И не забывай о левых эсерах! В ЧеКа, знаешь ли, не всем и не все можно говорить.

— Да знаю, Валдис предупреждал. Вот же докатились! Собственным коллегам верить нельзя.

Через пару дней Иван Павловича вновь напрягли чекисты. И это притом, что доктор был сильно занят на строящейся фабрике и в лаборатории, работал без продыху, да еще окормлял больных. И вот, доработался… Особым приказом по наркомздраву, подписанным товарищем Семашко, Ивану Павловичу Петрову были предписано отдохнуть не менее трех суток! Именно так — приказом. Кстати, не такое уж и редкое явление в те времена. Взять хоть того же Дзержинского, нахватавшего себе должностей, как драный кот — блох.

— Отдыхать, отдыхать и отдыхать! — так нарком и выразился. — Ты мне, Иван Палыч, живой и здоровый нужен. И — работоспособный. Сам же сказал — подарок всему миру! В Совнаркоме идею твою поддержали… А это уж, извини, обязывает.

Вот Иван Палыч и отдыхал. На пыльном чердаке дома номер 7 бис по Денежному переулку, что неподалеку от Арбата. В компании с Гробовским и двумя трофейными биноклями фирмы Карл Цейс. Бинокли были хорошие, сильные.

— Ну, Иван Палыч, что видишь?

— Да какой-то, честно сказать, срам! Девки на крыше загорают.

— Экие бесстыдницы, ай-ай-ай! Где, говоришь…

— Да вон, левее… Где общежитие…

— Хорошее место, удобное.

Две головы — лучше двух, а две пары глаз — куда лучше одной. Алексей Николаевич всерьез опасался, что может и не узнать ловкую бестию и безжалостную убийцу. Артистка ведь! Кабаре! Переодевается, парики меняет. Вот только помаду сменить пока что не догадалась. Так и пробуй ее, смени! Недавно милиция целую партию изъяла. Польскую, на собачьем жиру. Вот и купи такую! Вся Москва в шоке до сих пор.

— Именно англичанка в квартиру и заходила, — приложив к глазам бинокль, промолвил чекист. — Я соседей еще разок опросил. Точно — все на «э» говорила. Вот ими и показалось — цыганка. Тем более, в темном парике была… Ох, смотри, какая пухленькая!

— Да уж…

В облицованном серым песчаником двухэтажном особнячке по адресу Денежный переулок Пять располагалось германское посольство. Особняк некогда принадлежал известному промышленнику Бергу и чем-то напоминал эклектичный стиль французских городских дворцов. Кстати, именно в этот дом первым в Москве провели электричество!

Чуть наискосок от посольства, почти напротив, виднелся еще один особняк с плоской крышей, на уже трехэтажный. Второй и третий этажи занимало женское рабочее общежитие, первый — редакция газеты «Новый путь». Вот девушки на крыше и загорали, пользуясь погожим деньком! Конечно, не голышом, но в «голых» купальниках, с обнаженными руками–ногами. Впрочем, некоторые особы не стеснялись и большего — до общества «Долой стыд» под патронажем Александры Коллонтай оставалось совсем недолго.

— Вон, смотри еще идут… Не она? А, Иван Палыч?

— Ммм… Похоже! А, нет… У нашей глаза светлые, а эта — кареглазка. И — смуглая… или просто загорела уже…

— Ого! Еще фотограф притащился… С портативной камерой, — Гробовский покусал губу. — А с ним — фемина!

— Блондинка в красном платье?

— Ага. Видать, для журнала мод фотографировать будут. Ну да…

Встав на самом краю крыши блондинка картинно воздела руки к небу… По команде фотографа послушно повернулась боком…

С этой крыши было прекрасно видно все германское посольство, включая внутренний дворик!

Опустив бинокль, доктор потер переносицу… потом вновь приложил к глазам окуляры, всмотрелся и прошептал одними губами:

— Она!

— Хороша чертовка! — хмыкнул Гробовский. — Смотри, смотри — переодевается. И ведь не стесняется никого… Точно — из кабаре. Иван Палыч! Представляешь, сколько всего они могут с крыши наснимать?

— Думаю, они тут надолго… — доктор поводил биноклем. — По крайней мере — девица. Они же должны составить расписание всего дня посла. Как его… Мирбаха.