Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова
Марьяшка ловко перекинула пучки полыни в одну руку, а второй схватила его за сюртук и потянула к себе. Иван рывком поднялся из грязи и выбрался на сухую землю.
Зубастые девки разочарованно скривились – почти как люди. Но Иван больше не обольщался их схожестью с человеком, вместо этого он поднял дрожащую руку с пальцами, сложенными в щепоть, продолжая твердить молитву Честному Кресту. И мертвячки с визгом скрылись в толще воды. Только патлы их закачались на волнах, подобно тине и водорослям.
Марьяшка вдруг сникла, нижняя губа её задрожала. Стебли полыни посыпались из рук на землю.
– Что же вы, батюшка-доктор, ну я же говорила, что нельзя, что утопленницы лютуют…
Так и стояла, неловко кривя рот. Иван на трясущихся ногах подошёл к ней, без обиняков сгрёб в охапку и прижал к груди. И она не отпрянула, а сама обняла его в ответ – маленькая, хрупкая. И не побоялась лезть к чудищам в воду следом за ним…
В голове царила звенящая пустота. Мир, привычный, абсолютно понятный и местами, чего греха таить, наскучивший до зубовного скрежета, вдруг развалился на части, и собрать из них что-то новое больше не представлялось возможным. Лишь мысли, что он доктор, а Марьяшка слаба и, вероятно, сама ранена (уж очень она вздрагивала, касаясь его спины ладошками), заставили его взять девчонку за плечи и увести назад, к месту, где они устроили привал.
Похоже, отсутствовали оба недолго – солнце окончательно закатилось за горизонт, но небо на западе лишь начало рядиться в серый да алый. Саквояж с инструментами и Ласка, мирно щиплющая траву, обнаружились на месте, где их и оставили. Иван усадил Марьяшку на бревно, развернул её ладошки к свету и охнул.
– Ничего себе, какие волдыри! Ты где так обожглась?
– Там, – мотнула она головой неопределённо. – Полынь кинулась рвать, чтобы вас спасти, а под ней – крапива…
– Непереносимость у тебя, – догадался он. – Сейчас намажу, погоди немного, станет легче.
Ладошки Марьяшки наощупь были совсем холодными. Он удручённо покачал головой – как бы не застудилась девка после пережитого. У самого зуб на зуб не попадал, несмотря на тёплую ночь – ледяная вода до сих пор хлюпала в сапогах, а мокрые штаны неприятно облепили ноги и пах.
Но он потерпит, он мужик. Девчонке, спасшей ему жизнь, помощь требовалась гораздо сильнее.
– Сейчас-сейчас, погоди, – успокаивающе бормотал он, втирая мазь в обожжённые ладошки и запястья, с которых никуда не делись следы от верёвки. Тщательно замотал их тряпицами – так, чтобы повязка не свалилась и при этом не сковывала движений. – У меня средство хорошее, сам готовил. К утру станет легче.
– Хороший вы, Иван Кузьмич. Добрый, – вдруг шепнула тихонько Марьяшка. – Я таких добрых и не видела. Меня так, как вы, никто никогда не жалел…
И вдруг уткнулась носом ему в плечо и разревелась во весь голос.
– Ну чего ты, ну чего?.. – аж растерялся он. Плачущих женщин он утешать не умел, как и детей. И непонятно, кто сама Марьяшка – по возрасту уже почти баба, а по поведению дитя дитём! Поэтому принялся просто осторожно поглаживать её по встрёпанной макушке. – Ну полно тебе. Спаслись же, всё получилось! А русалки сгинули, чтоб им в ад провалиться…
– Не надо! – вдруг вскинулась Марьяшка. – Не проклинайте их, они же… Не виноваты, что такие! Думаете, если они мертвячки и нечисть, так сочувствия недостойны?
– Это как? – опешил Иван. – Они ж того… Сами утопились. Ну, так в бабкиных сказках говорится…
– А вы думаете, бабы да девки по доброй воле топятся? – Марьяшка вдруг взглянула на него сквозь слёзы со странным прищуром, в котором одновременно сквозили и горечь, и насмешка. – Или, по-вашему, они такими дурами были, что прямо мечтали с жизнью распрощаться?
Иван ссутулил плечи.
– Не знаю, Марьяна, – честно сказал он. – Я уж вообще ничего теперь не знаю.
– Ни одна живая душа не хочет умереть без причины, Иван Кузьмич, – девка опустила взгляд и продолжала бормотать сквозь слёзы. – Если кто-то и прощается с жизнью, значит, жизнь ту невозможно было вынести. И они, конечно, страшный грех совершили, да только одному Богу их судить, не людям. А от русалок можно откупиться, оставить одежонку на берегу или гребешок… Они хоть и мёртвые, а всё равно ж девицы. А топят других от обиды да зависти. Думаете, легко влачить такое существование? Только по ночам из речки высовываться, потому что дневное светило жжёт? А на дне только раки да утопленники, да рыбы глупые? А душа их в это время, знаете, где?
Не дождавшись ответа, всхлипнула.
– Вот и я не знаю, Иван Кузьмич. Но в одном уверена – несчастные они, потому и злые.
Иван почесал затылок. На практике в госпитале наставники рекомендовали не спорить с умалишёнными, а ничем иным, как помешательством или душевным расстройством, он Марьяшкин монолог ещё час назад сам себе бы не объяснил.
Но теперь… Лишь проворчал в ответ.
– А ты, Марьяна, слишком уж добрая. Как ты дожила только до своих лет?
– Вот так и дожила, – выставила она перед собой забинтованные руки.
Иван в очередной раз не нашёлся, что сказать.
Поэтому просто тихонечко вздохнул и начал собирать вещи. Оставаться рядом с речкой и лесом в Купальскую ночь (а в народных поверьях он теперь на всякий случай решил не сомневаться) было слишком рискованно, надо дойти хоть до Пашниного луга. А там уж можно и заночевать. Вдруг и впрямь повезёт встретить загонщиков или пастухов? В компании с мужиками и от мертвячек обороняться легче.
* * *
Вышли они из лесу, когда по ощущениям минула полночь. Дорога резко вильнула вправо и расстелилась рушником через огромную равнину, поросшую мятликом да одуванчиками. Как назло, ни огонька впереди. Иван знал, что до Николаевки оставалось вёрст пять, но сил идти у него уже не было. Да и Марьяна в тусклом ночном мраке, что наползал на луг со всех сторон, выглядела очень уж усталой и бледной.
Потому он несказанно обрадовался, увидев неподалёку от дороги кострище с охапкой дров. Рядом валялись сено и брёвна, истёртые до блеска, – похоже, частенько на них сидели и лежали.
«Наверняка от гуртовщиков осталось, – подумал Иван с радостью. – Вот спасибо им большое! Разожгу костёр, посидим до утра. А явятся – я им монет предложу за дрова.
