Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова

– Нешто сколько твой род живёт, столько напасти вас и преследуют?

– Покуда бабка моя взамуж не вышла по любови великой, жили спокойно. Диду мой богатырь, красавец был… Хотя допрежь него в их семье только девки рождались. Но однажды Вышнеединый сына послал…

– А сёстры у него были?

– Нет, там только по одному дитю рождалось… как после и в нашем роду. Мати дидова всё хотела, чтобы он непременно на бабусе женился. А мати бабусина против была. С чего – кто разберёт… Может, потому что за дидом девок таскалось, что репьёв за собачьим хвостом. Верно, опасалась, что напакостят молодым по злой ревности. И, похоже, какая-то подколода нашла того, кто супротивными делами занимался, – Крытень потёр лоб. – Вот и маемся… И что делать – никто не ведает. По святым обителям ездил, дары носил, Вышнеединого молил – ништо не помогает. Но чтобы роду продления не было… – голос мужчины дрогнул. – Зачем жить теперь? Кому всё это, – он обвёл рукой дом, махнул в сторону двора, – кому останется?

Повинуясь внезапному порыву, Оксюта взяла его руки в свои, прижалась к ним щекой:

– Не печалься. Какие годы твои, вышечтимый? Верю, однажды всё к лучшему повернётся…

Сколько они так просидели, она не знала. Но вот марон успокоился, посветлел лицом и даже слегка улыбнулся Оксюте:

– Скажи-ка мне, ясная, всё ли у тебя хорошо? Добра ли еда, по нраву ли комната?

– Всё хорошо, вышечтимый, – отозвалась девушка. – Вот только… Повозку мою твои люди чинить не торопятся. Не во гнев будь сказано, но я до Реколы скорее ехать должна. Клятву дала перед образом Вышнеединого. Кабы не это, побыла бы тут с радостью ещё день или два…

Крытень слушал сбивчивую девичью речь, и лицо его наливалось краской.

– Так, – проговорил он и стремительно вышел во двор. Оксюта едва поспевала за ним.

В кузне работа шла ни шатко ни валко – как и везде в здешних местах. Марону хватило одного взгляда, чтобы понять: к повозке девушки и впрямь никто не притронулся. Разбираться долго не стал – так кулаком двинул, что кузнец, здоровый мужик, отлетел к стене. Крытень подошёл, сгрёб его за ворот рубахи:

– Что творишь? Моё слово тебе не указ?

– Так я ж, вышечтимый марон…

– Кто велел не делать?

Кузнец опустил глаза:

– Не знал, что к спеху, думал, погостит ещё маронка. Редко столь знатные гости у нас бывают…

«Ой врёт!» – подумала Оксюта, но промолчала.

– К завтрему не будет повозка готова – на воротах повешу! – рявкнул Крытень. Окинул тяжёлым взглядом притихших работников и добавил: – Всех, до единого!

* * *

Когда стемнело, Тума в сопровождении Гнатия и ещё нескольких мужиков отправился к святому дому. Шёл он не очень уверенно и не только по причине страха: штударь был порядком пьян, хоть и передвигался без посторонней помощи. На пороге святого дома он остановился:

– Ништо… Троеночие продержусь, а там марон обещал монетами карманы набить. Ох и загуляем, ясноваженные!

Мужчины заухмылялись, хлопнули Туму по плечам.

– Ты наперво отчитай, – строго сказал Гнатий.

– Не вогневись, только мы дверь за тобой на засовину запрём, – добавил Янчусь. – Марон приказал.

Как ни тянул время Тума, а порог переступить пришлось. Лязгнул за спиной засов, и от этого звука по спине побежали мурашки. Невесть откуда налетел пахнущий сыростью и плесенью ветер. Огонёк единственной свечи дёрнулся и едва не погас.

Тума огляделся. Стены, покрытые росписью, тонули во мраке. Высоко под куполом плавал белёсый туман. Штударь сделал несколько неуверенных шагов и вздрогнул: стая летучих мышей пронеслась мимо, скаля мелкие острые зубы. Тума со страху метнулся в сторону и едва не сшиб гроб с упокойницей: уцепился за край, чувствуя, как колотится в груди сердце.

– Ладно, – сказал он и сам испугался своего голоса – так сипло и ломко он прозвучал. Парень откашлялся, пытаясь прочистить горло, и замер: почудилось, будто потемневшие от времени лики чудесников, скупо освещённые слабым огоньком, подались вперёд, прислушиваясь. Штударь осенил себя знаком Вышнеединого, забормотал молитвенные слова. У изножия гроба лежали толстые пачки свечей, и Тума торопливо схватил одну.

– Вот и славно! – воскликнул он шёпотом. – Зажгу их поболее, чтобы стало вокруг светло, как днём. Тогда погань зловредная сунуться побоится.

Осмелев, он посмотрел на упокойницу:

– Опять же, и ведьма не восстанет при свете-то.

Под стропилами заухала, захохотала ночная птица, и Тума присел от неожиданности.

– Да и коли восстанет, – строго проговорил он сам себе, выпрямляясь, – у меня супротив неё Слово Вышнеединого есть! Разом вгоню туда, откель выле… Ох ты ж проклятая! – штударь судорожно осенил себя охранительным знаком, отчётливо увидев, как искривился рот упокойницы, как влажно блеснули удлиннившиеся клыки. Тума моргнул, а когда глянул снова, ничего не было. Мёртвая смирно лежала в своём последнем пристанище.

– Нечистые морок наводят! – он бросился зажигать свечи. Руки противно тряслись. Фитили не хотели загораться, а когда всё же вспыхнули, по святому дому вновь пролетел гнилостный ветер. Хорошо, что Тума прикрыл огоньки ладонью да вслух принялся поминать Вышнеединого, прося заступы. Помогло: больше нечисть не пыталась загасить огонь.

Постепенно помещение наполнилось трепещущим светом, белёсый туман ушёл выше под крышу и там затаился. По строгим ликам, изображённым на стенах, заплясали неверные тени, делая их живыми. Тума, как заворожённый, смотрел на них.

И тут в тишине слабо ударил колокол. Звон его отразился от стен, и святый дом застонал, словно заплакал. Все эти звуки ледяной крупой посыпались Туме за шиворот: пальцы, державшие свечу, онемели, и сам он замер в ужасе. Но тут обломился горящий фитилёк, обжёг кожу, и парень очнулся.

– Вот не следовало столько горечавки выдувать, хоть и славна она у марона! С неё ещё не то покажется… – Тума положил печатное Слово Вышнеединого на подставной стол и, довольный, оглядел помещение. – Что ж, начну, пожалуй… Милостивый творец, яко же создав свет бел, ночь тёмну, воздуси, воду да твердь земну, – нараспев принялся читать он, – да жисть дав всему, да срок уставив кажному, когда возвращатися…

Внезапно раздавшийся шелест заставил его замолчать и посмотреть в сторону. Остатки хмеля мигом вылетели из головы штударя, а лютый страх заставил упасть на колени и полезть под стол. И было от чего: погребальные ткани лежали на полу, а упокойница сидела в своём гробу. Проскочила глупая мысль: что, если она и не думала умирать, а решила отомстить