Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова
– Ведьма! Как есть – ведьма!
Словно услышав его, та хрипло засмеялась, защёлкала зубами. С трудом распрямила руки, взялась за края гроба, и Тума понял, что пропал.
– Спаси меня, Вышнеединый! – всхлипнул он. И вдруг припомнил: посвящённые говорили, что ежели очертить себя в белый круг да Слово читать неустанно, то никакая нечисть не достанет. Штударь спешно захлопал ладонями по карманам, не спуская глаз с упокойницы, которая уже выбралась из гроба и стояла, покачиваясь, на негнущихся ногах.
– Тума, – захрипела она, протягивая тонкие руки, словно приглашая его в свои объятия. – Тума, – голос её стал нежнее. – Где же ты? Где?
Кусок мелового камня, завалявшийся в кармане ещё с Ученища, выскальзывал из немеющих пальцев. Штударь упал на колени, принялся чертить круг. Ведьма, словно почуяв что-то, сделала несколько неуверенных шагов. Туме чудилось, что она какая-то вялая: будто прислушивается к чему-то, ведомому лишь ей одной. Прошло несколько томительных минут – и вдруг словно спали невидимые путы: она резво направилась в сторону Тумы, тот едва успел замкнуть круг. Ведьма прошла мимо, шаря перед собой руками.
– Тума! Где же ты, Тума?
– Вышнеединый, милостью своей ограждающий нас от погани всяческой, охрани, обереги меня… – торопливо зашептал он.
– Ты здесь, я знаю! Я найду тебя, Тума! – ведьма заметалась по святому дому, не нарушая меловой границы. Чёрные глаза её блуждали, щурились, силясь разглядеть сокрытое, а бедный штударь, как заведённый, повторял обережное Слово из книги. И тут вдалеке зорянник громко пропел, что вот-вот встанет солнце. Ведьма взвыла, пальцы её скрючились, словно пытались задушить кого-то. А потом она метнулась к гробу, запрыгнула в него, подхватила погребальную ткань и накрылась ею, точно одеялом. В следующий миг упокойница застыла, словно и не вставала.
Тума, не сводя с неё безумного взгляда, дрожащей рукой захлопнул книгу и трижды осенил себя знаком Вышнеединого…
* * *
Поминальная трапеза длилась долго, как и положено, с причитаниями, слезами да негромкими разговорами. Ближе к полуночи женщины потихоньку начали убирать со столов, Оксюта взялась помогать, исподволь наблюдая за ними. Несмотря на то что старому Свербысю хуже не стало, Валина от горя была сама не своя. Оксюта видела её расширенные, беспокойные глаза, лихорадочный румянец на бледном лице, а когда заговорила с ней, убедилась, что отвечает девушка невпопад. С каждым мигом маронке всё меньше нравилось происходящее. Чудилось, будто чей-то полуслепой взор шарит по окружающим людям, словно выискивая жертву; казалось, будто натягиваются невидимые поводья, и ощущалась неясная и оттого ещё более пугающая опасность.
«А ведь во всём имении ни единой кошки нет! – вдруг осознала Оксюта. – Кошки-то, как известно, умеют видеть незримое и чуют тёмное колдовство».
Перед тем как подняться к себе, она заглянула в кузню – узнать, как обстоит дело с повозкой. Ремонта оставались самые пустяки, и это немного обрадовало. Уже наверху девушка оглядела с порога чисто выметеную комнату и сразу направилась к столику – за оставленной там наговоренной солью. Но мешочка нигде не было. Оксюта перетряхнула все ящички, заглянула в сундук – нету. Только на дне кошеля нашлась горстка того, что случайно просыпалось давеча, да несколько жалких крупинок возле окна чудом избежали уборки. «Вот те раз… – маронка нахмурилась. – Оберега дидова нет, соль украли… Кажется, плохи мои дела. Дотяну или нет до утра – одному Вышнеединому ведомо».
Она села на постель, задумалась, затем решительно поднялась и обошла комнату. За выбеленой печной трубой обнаружилась узкая деревянная лестница, ведущая на чердак, но дверца в потолке была под замком. Поразмыслив ещё немного, Оксюта выскользнула из комнаты. Внизу женщины намывали столы, подвыпившие мужчины сидели на крыльце, и никем не замеченная маронка пробралась на задний двор. Первым делом направилась к мастерской, где днём работали кожевенники, юркнула внутрь и вскоре вышла, что-то держа под платком. Затем заглянула в сарай, где забивали скот. Вечером там зарезали свинью для завтрашней трапезы и подвесили тушу над большим корытом, чтобы стекала кровь. Мешкать было нельзя: морщась от неприятного запаха, Оксюта вынула из-под платка небольшой кожаный мешок и аккуратно наполнила его едва тёплой кровью. Затем туго завязала, вновь спрятала под платок и с оглядкой, прячась по-за углами, вернулась в дом.
Поднявшись в покои, маронка накрепко заперла за собой дверь. И, кажется, успела вовремя: тело вновь стало наливаться вчерашней сонливой тяжестью. Отчаянно борясь со сном, девушка вытащила из подорожной сумы плащ, разворошила постель, свернула покрывало так, чтобы казалось, будто кто-то лежит в кровати. Затем упрятала наполненый кровью мешок в тряпичный куль и накрыла его одеялом.
Продолжая неустанно думать о том, как хочется спать, Оксюта собрала остатки соли и рассыпала возле кровати. А потом закуталась в плащ, осторожно влезла на самый верх лестницы, последние крупицы вытряхнула на ступеньки и замерла.
Прошло не так много времени, и вдруг на улице всё стихло. Оксюта была уверена, что почти все обитатели имения погрузились в глубокий, мертвенный сон. Она опустила пониже капюшон, укрыла лицо так, чтобы видны были только глаза, и прижалась к стене. С этого места ей хорошо было видно всю комнату. Вскоре послышался тихий скрежет, и дверь распахнулась настежь. Со странным шелестяще-шлёпающим звуком из тёмного коридора в комнату вошло… нечто. Свеча почти полностью прогорела, но маронке хватило тусклого света, чтобы разглядеть непрошенного гостя.
Более всего существо напоминало огромную скорпикору с человеческой головой. Четыре неестественно длинные многосуставчатые ноги оканчивались ладонями и ступнями, издававшими тот самый звук при перемещении раздутого тела. Воздух над ним был гуще и тёмным шлейфом утекал куда-то за дверь.
Чудовищное создание подошло к кровати, развернулось, и Оксюта увидела лицо Валины – бледное, с невидящими глазами, искажённое нечеловеческой мукой. Россыпь калёной соли явно нервировала порождение тьмы, не давала подойти вплотную к кровати, и чудище суетно дёргалось, пытаясь пробиться сквозь невидимую защиту. Когда издалека долетел слабый звук колокола, существо оставило тщетные попытки: выпрямило уродливые лапы как смогло, вытянулось вперёд, зависнув над постелью, а в следующий миг из его брюха высунулось тонкое, сотканное из дыма жало и ударило прямо туда, куда Оксюта положила наполненный кровью мешок. Несколько мгновений чудище не шевелилось, затем втянуло жало и, согнув лапы, торопливо покинуло комнату. Заскрежетал засов, и всё стихло.
Оксюта перевела дух, обтёрла лицо ладонью и чуть приметно усмехнулась, глядя на постель: даже в
