Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова
Глаз до рассвета она не сомкнула.
* * *
Утром и впрямь сквозь тучи пробилось солнце. Но шагающий по двору Тума был хмур и зол: по дороге из святого дома он уговаривал Гнатия оставить его отсыпаться на окраине возле мельни, но тот отказал, ссылаясь на волю марона. Не то чтобы штударь надеялся на успех, но стало ясно, что сбежать ему не удастся. И теперь он нарочно не обращал внимания на любопытные взгляды, а когда к нему подступили с расспросами, буркнул, что хочет спать, отправился в сарай за конюшней и завалился прямо в душистое сено. Тёплые лучи солнца сквозь частые щели нагревали траву, чей запах обволакивал и утешал. Тума и сам не заметил, как провалился в сон.
– Ну, убедился, что маронка и правда ведьма? – раздался знакомый шёпот.
Тума хотел было открыть глаза, но веки не поддались.
– Угу, – буркнул он.
– Думаешь сам справиться?
– Да… Не знаю… Может, и нет…
– Дури поубавилось, уже хорошо. Учти, с каждой ночью ведьма будет набирать силу. Но хуже всего то, что кто-то ещё стоит за ней… Более тёмный, могущественный и жадный. Так что на третью ночь тебе нынешнее покажется сущей пустячиной.
– Откедова ты…
– Знаю? Работа такая. Ведьму я всё равно достану, вопрос только в том… – шёпот стих. В сарае потемнело.
– Эй, ты куда стихарился-то? – забеспокоился Тума. – В чём же вопрос?
Облако промчалось, вновь пробился рассеянный свет.
– В том, останешься ты жив или нет. Если мне поможешь – останешься. А не поможешь…
Было душно, но Туму прошиб ледяной пот.
– Как помочь-то?
– Дай мне каплю своей крови. И поспеши: скоро солнце накроют тучи, и меня ты более не услышишь.
– А ты не…
– Вышнеединым клянусь: душа твоя при тебе останется.
– А зачем тогда я тебе?
– Выманить того, кому ведьма служит. Три ночи у неё, чтобы всё к своей пользе обернуть. Одна прошла. Если во вторую не справится, призовёт повелителя. А я до третьей ночи рисковать не хочу – вдруг учуют что? Тогда до ведьминого хозяина не доберусь.
Тума колебался какое-то время. Вдали прозвучал раскат грома, и этот звук почему-то до дрожи его напугал.
– Явись, – потребовал он.
– Не тяни время. Покажусь, когда с ведьмой будет покончено. Обещаю.
– Ох, Вышнеединый, заступник, прости и помилуй мя… Ты тута?
– Да.
– Что мне делать?
– Руку сквозь сено наружу высунь.
Тума хотел было отказаться, но в памяти отчётливо ожила предыдущая ночь, и парень, с трудом шевеля непослушной рукой, просунул её под сеном в стенную щель. Чья-то тёплая, сильная ладонь сжала её.
– Не бойся, – прошептал голос.
Боль была мгновенная, словно за палец жальнула пчела. Затем штударь ощутил прикосновение то ли губ, то ли языка, и рука его оказалась на свободе.
– А теперь слушай внимательно и запоминай. Сегодня маронка Оксюта уедет ближе к вечеру. Ты же…
Тума слушал, затаив дыхание. Слова таинственного голоса на удивление чётко отпечатывались в сознании, хотя неведомый и торопился.
– Всё понял?
– Так да… Только что, ежели я не продержусь?
– Должен. Круга не покидай, что бы ни увидел.
– А…
Сильный порыв ветра хлопнул дверью сарая. Вокруг стремительно темнело, вскоре прогрохотал гром, так свирепо и оглушительно, что Тума подскочил и наконец-то открыл глаза. Снаружи стеной лил дождь.
«Неужто опять привиделось? – с неожиданной тоской подумал штударь. – И как быть-то теперь? Не сегодня, так завтра клятая сгубит!»
Стало свежо. Тума поворошил тёплое сено, чтобы укрыться, и вдруг почувствовал боль. Забыв про всё, поднёс ладонь ближе к лицу и в сполохах молний увидел на указательном пальце след от укола. Даже крови чуть запеклось.
– Вышнеединый, заступник… – прошептал потрясенный штударь.
Но почувствовал себя немного увереннее.
* * *
Когда Оксюта спустилась из комнаты, кутаясь в широкий платок, женщины уже заканчивали готовить раннюю трапезу.
– Утречко доброе, мароночка, – приветствовала её старшая, Одарёнка. И тут же забеспокоилась: – Всё ли хорошо, светлая? Что-то ты больно бледна…
– Нынче спала плохо, – отозвалась Оксюта. – Теперь будто разбита вся и кровь не греет.
Одарёнка быстро опустила глаза, но девушка успела заметить промелькнувшую в них странную радость. А вот на лицах помогавших ей женщин, кроме печального облегчения, Оксюта углядела сочувствие.
– Сидай, я тебе горяченького налью, – захлопотала старшая. – Умаялась, светлая… Или, может, приболела малость?
Оксюта вяло пожала плечами. Поправила платок, без особого желания выпила горячий ягодный отвар.
– А у нас-то опять беда, – пожаловалась Одарёнка. – Ночью кто-то целый окорок уволок, чтоб ему лопнуть, проклятому! И как только не надорвался?!
– Говорят, там на земле следы углядели, – добавила её товарка. – Вроде бы конских копыт…
Оксюта не слушала, глядя на пляшущий в очаге огонь. Потом встрепенулась:
– А где Валина?
– Худо ей, – вздохнула старшая. – С вечера лежит, не встать.
– Я сама к ней схожу, – девушка поднялась из-за стола. – А как диду Свербысь?
– Да всё так же. Ни жив ни мёртв, а где-то посередине.
Оксюта кивнула и вышла. Женщины проводили её взглядами.
– Жаль мароночку, – тихо сказала одна. – И добрая, и красивая, и щедрица…
– Так, видать, на роду ей написано…
– Хватит трещоткать! – оборвала их Одарёнка. – Радуйтесь, что она, а не вы или доньки ваши.
Женщины замолчали и принялись накрывать на стол.
* * *
Валина при виде Оксюты заплакала, словно в чём-то была виновата. Жаловалась, что после травяного настоя, что принесла ей вечером Одарёнка, провалилась в глубокий сон, но не выспалась и не отдохнула. Всё тело ломило, ночью мучали кошмары, а когда отступили, стало чудиться, будто совершила она что-то страшное, но что – не помнила. Выглядела девушка ужасно: щёки ввалились, под глазами залегли тёмные круги, кожа пожелтела, словно за ночь она состарилась на несколько лет. Маронка как могла утешила её, пообещала зайти попрощаться и вышла посидеть на солнышке, которое нет-нет да пробивалось сквозь хмурые облака. Устроилась так, чтобы её никто не тревожил. Ждать отъезда оставалось недолго.
К тому моменту как началась гроза, Оксюту залихорадило, во рту появился неприятный привкус. Но это не помешало ей убедиться, что повозка починена. Уже промокшая до нитки, она вошла в дом и, отказавшись от дневной трапезы, стала собираться. Едва переоделась в сухое, как услышала тяжёлые шаги, и в дверь постучали.
Оксюта не удивилась, увидев на пороге
