Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова
– Собираешься, светлая? Ну, не буду мешать…
– Да ты уж присядь, вышечтимый, коли не спешишь, – Оксюта показала на лавку. – Расскажи, как поминальная ночь прошла?
Крытень вздохнул:
– Штударь этот куда как странен. Не разумею, пошто доня его призвала? Первую ночь отчитал – выбежал из дома святого как дикий, а после в сарае сам с собой говорил…
– О чём?
– Кто его знает… Бормотал что-то. Но, коли отчитает, я одарю его, как обещал, – марон помолчал, затем посмотрел на девушку: – Скажи, ясная, нешто взапрямь уедешь?
– Да, – ответила она. – Как непогодь утихнет, сразу отправлюсь. Поспешать надо.
Он опустил голову, и на губах Оксюты мелькнула мягкая задумчивая улыбка.
– Может, на обратном пути ненадолго заглянешь? – Крытень собрался с духом, встал и взял её за руку. – Коли желание будет нас навестить…
Оксюта подняла на него глаза:
– Благодарю, вышечтимый, за приглашение… Да за то, что не отказал мне даже в скорбное время. Потому слово даю: как от Реколы к себе в Золотополье поеду, загляну сюда непременно. А там уж как Вышнеединый распорядится.
Марон нехотя отпустил её руку:
– Буде так, светлая… Помолись там по грешной семье моей, да пусть святы насельники помин совершат.
Он достал из кармана несколько злотенков, положил на стол. Хотел было ещё что-то сказать, но только кивнул и вышел.
Едва утих дождь и разошлись облака, Оксюта вышла во двор и села в повозку, уже запряжённую вороным жеребцом. Умытое солнце окутало её ярким светом. Маронка окинула взглядом провожавших её людей и проговорила:
– Спасибо вам за доброту и заботу. И пусть каждому воздастся по делам его…
Одному Вышнеединому известно, почему от этих простых слов кому-то вдруг стало легче, а кого-то, напротив, охватил леденящий страх.
* * *
Уже скрылась из глаз повозка Оксюты, а Крытень всё сидел, глядя в окно и удивляясь нежданной печали. Вроде и пробыла маронка в гостях всего ничего и даже поначалу Галию ему напомнила – какой та была до смерти матери, но думал он о ней не как о дочери. Корил себя за неуместные мысли, пенял сам себе, что возрастом много старше… А вот, поди ж ты, грела измученное сердце надежда, что хотя бы заглянет девушка на обратном пути. Да и то, правду сказать, как появилась она здесь, так в голове посветлело, задышалось легче. Даже страшная тоска от того, что остался он один на всём свете, и та отступила. Нет, не ушла совсем, но мысли о смерти исчезли, стало спокойнее на душе. Крытень даже не осерчал, когда к вечеру мужики, хлебнувшие горечавки, затянули удалые песни.
А вот Тума песен не слушал – сидел, сгорбившись, за столом, ел за двоих, пил за четверых. Мужики подсели к нему с расспросами, было ли что ночью в святом доме или нет. Штударь неторопливо дожевал, посмотрел на них и равнодушно ответил:
– Да так… Кое-что было.
Гнатий и прочие жадно подались ближе, но Тума и не думал продолжать. Вместо этого ко всеобщему удивлению подхватил песню, а потом хлопнул ладонью по лавке:
– Чего мне бояться? Да нечего! Айда до святого дома, дядьку Гнатий! – и резво вскочил на ноги. От этого его повело в сторону, и штударь едва не свалился навзничь между столами. До святого дома он дошёл не без помощи мужиков, но на пороге посмотрел на них как-то устало и строго.
– Не нужно бояться, – повторил он и на заплетающихся ногах шагнул внутрь. Мужчины переглянулись, повздыхали, заперли дверь и ушли.
Какое-то время Тума стоял, покачиваясь и глядя перед собой, затем посмотрел на гроб.
– У-у-у, трижды клятая! – пробормотал он, грозя кулаком ведьме. Полез в карман, вытащил кусок мелового камня и вздрогнул, услышав слабое, но отчётливое шипение откуда-то из подпола.
– Вышнеединый, заступник… – парень бросился к столу со священной книгой. Запнулся, упал и так, передвигаясь ползком, начал чертить круг. Руки слушались плохо, круг выходил кривой, и Тума, поминая недобрым словом выпитую горечавку, то и дело правил его. Он уже почти закончил, когда вдалеке снова ударил колокол: бомм… бомм…
Холод окатил, словно вода из ведра, отрезвил захмелевший разум.
«Что ж это я… огня же надобно!»
Тума резво выбрался из незавершённого круга. Бросился зажигать свечи, несколько раз чуть не уронил горящие на пол, когда трясущимися руками пытался укрепить их в светцах. Невесть откуда взявшийся ветер закручивал на полу пыльные смерчи, тёмные лики чудесников смотрели ещё более мрачно и осуждающе, чем накануне. Непонятный треск и посыпавшаяся из-под крыши труха напугали парня: со всей прытью, на какую он был способен, Тума бросился под защиту круга и замкнул его.
«Слава тебе, Вышнеединый… Теперь-то уж можно и отчит вершить!»
Штударь кое-как встал, отряхнулся и склонился над книгой, ища нужные строки:
– Вышнеединый, творец, да бывсь чтимо имя твоё… – Тума покосился на гроб, но всё было спокойно. Приободрённый, он продолжил увереннее: – Аще недостойный твоея милости молю тебя о позволении поминать грешную душу, идущую в чертог твой, дабы…
Многоголосое шипение прервало молитву. Из-под пола, изо всех щелей поползли на свет змеи и пауки, под стропилами заухали нечистые птицы. Тума хотел было вскрикнуть, со страху залезть с ногами на стол, но словно примёрз к полу: тело и голос не слушались. Только сердце зашлось в такой бешеной пляске, словно хотело разорвать ему грудь. Он обернулся: гроб с упокойницей поднимался в воздух. Мёртвая сидела в нём, вытянув руки перед собой и творя какое-то колдовство.
– Тума! Где ты, Тума? Я найду тебя! Я выпью досуха твою кровь, и тогда сила твоей души возвернёт меня в мир живых! А ты исчезнешь, растворишься во мраке, как и все те, кого я извела! Тебе не справиться со мной, Тума! Где же ты? Где?!
Гроб медленно облетел святый дом по кругу. Белёсый туман опустился ниже, выпростал жадные щупальца; тёмные лики на стенах ухмылялись в неверном свете свечей. Тошнотворно запахло гнилью, тленом, и Тума, как подкошенный, упал на пол, чудом не нарушив целостность круга. Прямо перед его лицом извивались змеи, ползали огромные пауки – он отчётливо видел жвалы, короткие жёсткие волоски, покрывавшие отвратительные тела, – но ни одна из тварей не пересекла меловую черту. Мгновенная боль пронзила пораненный палец, и это вконец отрезвило штударя. Осторожно, чтобы не коснуться границы круга, он изловчился встать. Ведьма тоже поднялась в гробу в полный рост: прежде красивое лицо её было не только изуродовано трупными пятнами, но и искажено лютой ненавистью.
– Ищите его! Ищите! – взвыла
