Колдовская ночь - Наталья Борисовна Русинова

– Не пойму я, как сведала она про тебя? Зачем призвала, коли Вышнеединый силою своей тебя сподобляет? Древняя ведьма нутром подобное чуять должна.

Тума посмотрел за окно в темноту. Потом заговорил:

– Нету у меня тоей силы и не было никогда. Среди прочих бестолочей в Ученище я один из первейших. Стыдно сказать: обучался, а верить не верил, как и многие мои сотоварищи. Но теперь Вышнеединый вразумил накрепко, – он помолчал, затем продолжил: – А дело, ежели истину не утаивать, было так. В свободное от учения время пошёл я с двумя приятелями в дальнее село на гулянки. И вот поди ж ты: на обратном пути, едва стало смеркаться, упал туман. Столь густой, что мы и не поняли, как путь потеряли. Кое-то время спустя туман пропал, а места глухие – ни огоньку. И где мы – только Вышнеединому ведомо. Уже собрались в поле ночевать, да учуяли запах дыма и набрели на веткий домишко. И ведь не встревожились, что не слышно там было ни людей, ни собак. Одна старуха нас встретила – та самая, что лежала в гробу. Только не пойму, как же она и там, и тут была разом.

Марон потёр лоб, нахмурился:

– Была у дони моей привычка: уходить до святого дома и по нескольку дней да ночей в одиночестве там молиться.

– Вон оно что… Только, думается мне, вовсе не молилась она и далеко не в святых стенах. Ну да ладно. Упросили мы бабку пустить нас к себе ночевать. Она всех троих в разные места спать положила. Меня на чердак. Я уже засыпать начал, как вдруг почудился мне будто вскрик чей-то. Подскочил, а тут бабка эта… – Тума замялся, покраснел. – В рубище одном на голое тело, глаза нечистым огнём горят… Лезет ко мне, а я, словно дурману опившись, и двинуться не могу. Оседлала меня старуха, руки в порты запустила и шарит там… Чую, сердце молотит, а знак Вышнеединого на груди калёным железом жжёт. Вот и начал я со страху молиться, наперво про себя, а потом и в голос. Ведьма скривилась, отпрянула, а я освящённый знак в кулаке зажал да как тресну ей в лоб! Толкнул её с лестницы вниз: она покатилась да оземь так брякнулась – ажно кости треснули. Лежит, стонет… Вдруг гляжу – а заместо неё молодая красавица на полу в окровавленной рубахе раскинулась: дышит едва, но грозит поквитаться со мной. Бросился я за приятелями своими, а они на лавках в чём мать родила, и всё вокруг кровью залито… Обоих загубила проклятая в ту самую ночь. Увидев такое, я оттуда и деранул как шалый.

Повисла тишина. Крытень долго молчал, думая невесёлую думу. Затем спросил:

– Скажи, штударь… Коли ты благочестив не был и крепкой веры в ту пору не имел, как же ты управу нашёл? Почему тебя Вышнеединый выбрал?

Тума снова пожал плечами:

– Не знаю, вышечтимый марон. Правда, не знаю.

Крытень вздохнул. Вынул из-за пояса тяжёлый, туго набитый кошель, положил перед Тумой. Штударь взял его, подкинул на ладони, поразмыслил и качнул головой:

– Больше оговорённого не возьму. А прочее… тебе скоро нужнее будет, – чуть приметно усмехнулся. – На подарки маронке одной.

И, не слушая возражений, высыпал горку монет на стол.

Наутро его и след простыл. Крытень рассудил, что Тума отправился, как ему и велели, в Ученище. После всего что случилось, марон не посмел бы его удерживать. Да и не хотел: сердце чуяло приближение новой жизни, ощущало, как торопится к нему неведомая, но такая долгожданная и счастливая судьба. Он никак не мог вспомнить её имя и облик, но верил, что она уже рядом, что он узнает её с первого взгляда и что любовь вот-вот озарит своим тёплым светом его одинокий дом…

* * *

Солнце уже начало припекать, когда Тума открыл глаза и выбрался из-под повозки. Предыдущую ночь он почти не спал: то опасался, что найдут его люди Крытеня, то боялся пропустить время и не выполнить то, что велел ему таинственный голос. А велено было, едва посветлеет небо, вытащить из повозки кожаный мешок и спалить его на костре, что Тума и сделал. Штударь ходил туда-сюда, то и дело потирая глаза – с ними продолжало твориться странное: то мерещились расплывчатые силуэты, то всё затягивала призрачная пелена, то ненадолго ясность зрения возвращалась. Почувствовав на себе взгляд, Тума обернулся: могучий вороной конь внимательно смотрел на него – будто в лошадиной шкуре скрывалось разумное существо.

Штударь вздохнул, принёс воды и напоил коня. После вновь затоптался, поглядывая, не идёт ли Оксюта. Но она всё не шла. Не пришёл и тот, кто вчера в овраге поднялся вместо него, когда он, перепуганный, не смея даже дышать, прижимался к земле под густыми ветвями кустарника. Впрочем, было глупо надеяться, что после схватки с ведьмой неведомый помощник сразу вернётся. О том, что он может не вернуться, Тума старался не думать. Уговор был ждать, вот он и ждал.

Солнце палило нещадно, и штударь уже хотел было забраться назад под повозку, но вороной вдруг встрепенулся, навострил уши. Тума обернулся: через рощицу к ним приближалась фигура. Вгляделся – и ощутил лёгкий звон в ушах, подогнулся в коленях. Да любого бы проняло на его месте при виде идущего навстречу себя самого!

Жеребец приветливо фыркнул, боднул подошедшего в ответ на ласковое похлопывание. Тума ошалело разглядывал парня, который казался его живым отражением.

– Что? – с лёгкой ухмылкой спросил тот.

– Не пойму я, чудится или… Кто ты и пошто напялил мою личину?!

– А как мне, по-твоему, нужно было себя за тебя выдать? – скривился второй Тума. – К марону пойти да сказать: мол, давай я третью ночь за штударя отслужу? Так Крытень не понял бы. Девки у вас тут помин не читают.

– Да что ты несёшь? Какие ещё девки?!

– А ты сядь, я тебе расскажу. Но сначала смотри…

Воздух перед глазами Тумы пошёл рябью. Его двойника окутало радужное сияние, знакомые черты лица стали расплываться, словно кто-то невидимой рукой разравнивал их и тут же лепил новые. Несколько мгновений спустя на Туму уже смотрела кареглазая Оксюта. Мужская одежда мешком повисла на ней.

– Ох, Вышнеединый… – только и сумел выдавить парень.

– Соображаешь теперь? – девушка рассмеялась. – Да не три глаза, не