Когда родилась Луна - Сара А. Паркер
Я натянуто улыбаюсь.
― Звучит восхитительно.
Хмыкнув, он отщипывает ягоду и бросает ее в рот, затем проходит через комнату и берет с полки один из заранее подготовленных пергаментных квадратиков. Он использует мое перо и чернила, чтобы что-то нацарапать на нем, а затем складывает квадрат в жаворонка, которого держит в руках, прежде чем выпустить в окно.
― Кому он адресован?
― Пироку. ― Он устраивается в кресле напротив меня, берет ломтик медно-розовой дыни и вгрызается в хрустящую мякоть. ― В Домме есть только один чтец разума ― полагаю, ты с ним уже знакома? Я отсылаю его в безопасное место.
Мое сердце замирает.
― Ты шутишь.
― Шучу? ― Его глаза убийственно вспыхивают. ― Прости меня, Лунный свет, но в этом нет ничего смешного. У тебя есть привычка выскакивать через боковую дверь в тот момент, когда я поворачиваюсь к тебе спиной, а затем оказываться мертвой в небе. ― Он вымученно улыбается, и эта мука на его лице ранит меня не меньше, чем моя натянутая улыбка уколола его раньше. ― Я просто принимаю меры предосторожности.
Я раздраженно фыркаю и откидываюсь на спинку кресла, качая головой.
― Ты мне нравился больше, когда шел на уступки.
Он пожимает плечами.
― А мне ты нравилась больше, когда была пьяна и улыбалась, пела мне, говорила, что бежишь только потому, что не можешь смириться с мыслью, что я умру.
Я вздрагиваю.
На тех напитках должны были быть большие, крупные предупреждающие надписи.
― Хорошая новость в том, что ты вольна вечно умасливать меня своими улыбками с ямочками на щеках, потому что в твои обязанности не входит обеспечение моей безопасности, ― говорит он, забрасывая в рот очередную ягоду. ― А теперь ешь свои фрукты.
Он встает и несет свою кружку к раковине, чтобы наполнить ее, пока я медленно закипаю на своем месте.
― Я не хочу фрукты, ― огрызаюсь я, когда он осушает половину кружки тремя большими глотками. Он опускает кружку, поднимает бровь, его взгляд прочерчивает расплавленную дорожку к моим губам.
И снова находит мои глаза.
― Тогда что?
― Месть.
― За что?
Обходит мою защиту, как чертов взломщик.
Я снимаю железное кольцо с пальца, приветствуя озорное хихиканье Клод, пока обхожу стол, отодвигаю его миску и размещаю на ее месте свою задницу. Я поднимаю обе ноги, ставя одну ступню на его стул, а правую вытягиваю к подоконнику.
Кадык Каана дергается.
Я приподнимаю подол сорочки в ложбинке между моими широко раздвинутыми бедрами, и его пылающий взгляд опускается к моей обнаженной киске ― набухшей, горячей и нуждающейся.
Мокрой.
Я облизываю два пальца и раздвигаю себя, открываясь перед ним, шепчу строптивое слово под нос, и диалект Клод срывается с моих губ, как порыв ветра.
Каан со стуком ставит свою кружку на стол и делает два шага вперед, прежде чем натыкается на прочную стену воздуха. Издав негромкий смешок, он скрещивает руки и качает головой, в его глазах вспыхивает пламя.
― Это война, заключенная семьдесят три.
― О, я очень на это надеюсь.
Я улыбаюсь, погружая пальцы в свою горячую, сжимающуюся киску, и смотрю на него из-под полуопущенных век. Я стону, мягко и чувственно, представляя, что это его пальцы, скользкие от остатков нашего похотливого соития, проникают в меня ловкими, уверенными толчками.
В его груди зарождается рык.
― Тебе приятно?
― Угу. ― Я прикусываю нижнюю губу, проникая глубже… Глубже…
Я вытаскиваю пальцы и рисую круги вокруг своего набухшего клитора, выгнув позвоночник так, чтобы видеть себя.
Наблюдаю за своими действиями.
Я тереблю этот нежный узелок нервов, издавая короткие гортанные стоны. Пот выступает на шее, бедра раскачиваются в погоне за теплым, пульсирующим удовольствием. Сжимая пустоту.
Хочу его.
Я поднимаю голову и улыбаюсь, замечая четкие очертания его вздыбленного члена, что заставляет меня пульсировать от еще более сильной боли. На его виске вздувается вена, сухожилия на шее напрягаются, когда он наблюдает за мной с диким вниманием.
― Почему у тебя такое расстроенное лицо?
― Любая упущенная возможность поклоняться тебе ― это трагедия.
Что ж.
Еще одно круговое движение. Еще одно томное погружение, которое наполняет меня жгучим удовольствием.
― Что ты сделаешь, если я позволю тебе приблизиться?
― Встану на колени между твоих ног и опущу свое лицо между бедер, ― рычит он мгновенно, как будто эти слова уже были готовы сорваться с его сжатых губ. ― Буду есть тебя до тех пор, пока твои бедра не начнут подрагивать, а ты не начнешь сжиматься вокруг моего языка.
Я представляю это.
Неистово хочу его.
Еще одно дразнящее движение вокруг клитора, мои бедра устремляются к нему с каждым толчком, все мое тело нагревается.
Я ускоряю темп, ноги раздвигаются.
Сознание затуманивается.
― Что потом? ― Я умоляю, каждая клеточка моего тела напряжена, я на грани оргазма…
― Я бы перевернул тебя. Подложил бы подушку под твои бедра, чтобы твоя задница оказалась в воздухе. Заполнил бы тебя своими пальцами, пока мой большой палец толкался бы в тебя сзади. ― Мое плечо двигается вверх-вниз, пока я погружаюсь в эту иллюзию. ― Когда ты так заведешься, что все твое тело задрожит, я раздвину тебя, восхищусь тобой, а потом расколю, как яйцо.
Я вскрикиваю, прижимаю подбородок к груди, каждая мышца во мне пульсирует от неистовых волн восторга, мои хриплые стоны доносятся до него издалека. Я двигаю пальцами глубокими, отчаянными толчками ― каждая мышца напряжена, затем расслабляется, когда наслаждение начинает спадать.
Смех вырывается из меня, и я качаю головой, глядя на него, выгнув бровь, моя рука тянется вверх, чтобы откинуть волосы с лица.
― Это было хорошо, ― говорю я, раздвигая себя так, чтобы он мог видеть следы моего наслаждения.
Его глаза стали почти черными, челюсти стиснуты, на выпуклых мышцах проступают вены.
Он никогда не выглядел таким большим. Таким суровым.
Таким душераздирающе красивым.
Жаль, что он влюблен до смерти.
Он сглатывает, глядя на меня исподлобья.
― Ты еще не закончила, Лунный свет. Ты только подготовилась.
Задыхаясь, я опускаю обе ноги на землю, подол моей сорочки скользит по бедрам. Я шепчу Клод нужное слово,
