Коллектор - Ульяна Соболева

Он не шевелится. Даже не смотрит на пистолет. Только на меня. В упор. Так, будто раздевает до костей, до самого нутра, знает, что там. Знает, что я — не убийца. Что я — женщина на краю, но ещё не за ним.

— Ты не выстрелишь, — спокойно говорит он, как будто констатирует погоду. — У тебя руки трясутся.

И правда — дрожат. Я чувствую, как указательный палец подрагивает на спусковом крючке. Как дыхание сбивается. Как тело предаёт. Но внутри что-то шепчет: нажми. Он забрал всё. Нажми.

Я не знаю, в какой миг палец дрогнул. Не знаю, что было первым — крик внутри головы или щелчок спускового крючка. Всё слилось в один оглушающий грохот, будто выстрел разорвал не только воздух, но и мою душу. Пуля сорвалась с места, как проклятие, и я увидела, как она ударила ему в плечо — скользко, по касательной, но кровь сразу прорвала ткань рубашки, хлынула алой лентой. И он… не дернулся. Не застонал. Не отшатнулся. Только посмотрел.

Этот взгляд. Он вонзился в меня, как шило в грудную клетку. Холодный, как смерть. Медленный, как яд. Без эмоций, без боли — только бешенство, такое тихое, сдержанное, что от него хотелось выть.

Я отшатнулась. Пистолет вывалился из пальцев, упал с глухим стуком, как камень в воду. Я не могла дышать. Горло сжимало, грудь рвало изнутри. Я отступала назад, как зверь, которого загнали в угол.

А потом всё сорвалось.

Я кинулась к нему, на коленях, как безумная, как ребёнок, которому только что показали его собственный кошмар. Схватилась за его руку, за то место, где сочилась кровь, прижала ладони, приговаривая:

— Прости… я не хотела… не хотела… клянусь, я не…

Он оттолкнул меня. Резко. Словно я заразная. Его лицо исказилось, губы сжались в одну злобную линию, и он процедил:

— Хотела. Просто плохо целишься.

Я вздрогнула. Как будто меня ударили ещё раз, но не рукой — словом. Он отступил, выпрямился, кровоточащий, но всё такой же целый, такой же недостижимый, как чёрный монолит.

— Заберите её. Закройте, — бросил он охраннику. Голос ровный, как сталь.

Меня схватили. Я рвалась. Пыталась вырваться, ногтями, локтями, зубами. Глотка сорвалась:

— Это моя дочь! Ты её украл! Ты, слышишь?! Скотина, тварь, чудовище! Это МОЯ ДОЧЬ!

Но он уже уходил. Спокойно. Словно ничего не случилось. Словно я не выстрелила. Словно я — не мать, а безумная. И я поняла, что сейчас я не просто проиграла. Я исчезла. Для него. Для мира. Для неё.

Они снова притащили меня в ту самую квартиру — ту, где стены пахли дорогим деревом, тишиной и изоляцией. Где воздух был слишком чистым, как в морге. Где я больше не человек, а заключённая без срока. Меня втолкнули внутрь, не проронив ни слова, щёлкнула тяжёлая защёлка, и я осталась одна. Опять. Навсегда. Без звука. Без выхода. Без лица.

В баре пусто. Алкоголя нет. Пустые полки — отражение меня самой. Ни капли яда, чтобы притупить ту боль, которая разрывала внутри всё. Я металась по комнатам, как зверь в клетке. Бросалась на дверь. Кричала, чтобы меня выпустили. Обзывала. Умоляла. Никто не ответил. Как будто я давно уже умерла, и всё, что осталось — это глухая, злая тень с голосом.

Я упала на диван, включила телевизор — машинально. Просто чтобы не слышать, как бьётся собственное сердце. Просто чтобы не сойти с ума в этой тишине.

И тогда я увидела.

Картинка — яркая, торжественная. Банкет. Блеск люстр. Смех. Толпа. И в самом центре кадра — он. Аслан. В костюме, с бокалом, с холодной ухмылкой, такой уверенный, такой живой, такой… счастливый. Рядом — женщина. Красивая, ухоженная, восточная внешность, густые волосы убраны под платок, глаза сияют. И округлый живот под обтягивающим платьем.

Внизу — подпись. "Открытие филиала концерна 'Багратов Групп'. На фото: основатель Аслан Багратов с супругой — Мадиной Саидовой-Багратовой."

Я не помню, как сорвалась с места. Как подбежала к столу. Как схватила мобильный, трясущимися руками вбивая в поиск её имя. Мадина Саидова-Багратова.

Выскочили фотографии. Свадьба. Белое платье. Он в чёрном костюме. Они держатся за руки. Смеются. Подписи: "Самая красивая пара Чечни", "Багратов и Саидова: любовь и бизнес", "Будущая мама второго ребёнка миллиардера".

У меня затряслись пальцы. Телефон выпал из рук, ударился об пол. И вместе с ним — я.

Я скатилась вниз, к холодной плитке, прижалась лбом к полу, сжалась в комок, и закричала так, как кричат только один раз в жизни — когда ломается что-то непоправимое.

— Он женился, — выдохнула я. Губы горели. Горло соднило. — Он… женился…

Пальцы забились по полу, как по барабану, по стеклу, по стене между мирами.

— Мразь. Мразь. МРАЗЬ! НЕНАВИЖУ!

Голос сорвался. Перешёл в вой. В рвущий воздух плач. Не женский. Не человеческий. Животный. Изнутри. Из утробы. Из самой той боли, что не уходит с годами, а только гниёт под кожей.

Он предал. Он стер всё, что было. Он заменил её. Меня. Нашу дочь. Жизнь. Себя.

И оставил меня — гнить. В этой квартире. В этой клетке. В этом аду.

Глава 32

Кожа на плече горела, как будто кто-то вбил туда гвоздь с раскалённым жалом. Кровь текла по руке, густая, тёплая, медленно, как сироп из разбитой банки. Я не шевелился. Не зажимал рану. Просто сидел в кресле, сжав кулак так, что пальцы похрустели, как сухие ветки. Не закричал. Не вскочил. Хотя хотелось. Господи, как хотелось. Выломать подлокотник, ударить по столу, разбить всё к хуям собачьим.

Но я сидел. Потому что внутри — было хуже. Хуже, чем эта сраная пуля, что прошлась по мне вскользь. Хуже, чем запах крови. Хуже, чем боль в теле. Потому что внутри была она. Эта сучка с глазами, в которых я когда-то хотел утонуть. Она, которая теперь стреляла в меня. Не взглядом. Не словом. А по-настоящему. Из пистолета. В меня. В грудь. В плечо. В сердце. Всё одно.

Ты у меня теперь тут, милая. Насовсем. Ни на шаг.

Я знал, что она не уйдёт. Не теперь. Не после того, как навела на меня ствол. Я знал — не прощу. Не забуду. Но и не отпущу.

Сидел, как король в чёртовом мраморном троне, с кровью на руке и яростью в голове. Всё вспоминалось, как плёнка на старом проекторе — короткими кадрами, с искрами и шумом. Как она смотрела на меня. Как