(Не) райский отпуск с боссом - Рия Рейра

— Я… не помню, когда в последний раз был с кем-то так… откровенен, — наконец произнес он, и это прозвучало так нелепо, так неуклюже и так по-человечески, что у нее сжалось сердце, защемленное внезапной, острой жалостью.

— Откровенен? — она не удержалась от легкой, дрожащей усмешки, пытаясь снять напряжение. — Ты командовал мной, как обычно. Распоряжался моим телом, как своей собственностью.

— Не в этом дело, — он резко перевернулся к ней, и его глаза в темноте казались бездонными колодцами, готовыми поглотить ее целиком. — Я имею в виду… после. Обычно я… я просто ухожу. Или велю уйти. Всегда. Это правило. Процедура. А сегодня… — он запнулся, ища слова, и это зрелище — Арсений Кронский, подбирающий слова! — было поразительнее любой исповеди. — Сегодня я просто лежу здесь. И мне… мне не хочется никуда уходить.

Его признание, такое простое и такое шокирующее в своей наготе, обожгло ее, как раскаленное железо. Оно было страшнее всех его приказов и угроз.

— Почему? — прошептала она, сама затаив дыхание.

— Потому что я устал быть один, Анна, — выдохнул он, откинувшись на подушки, и в этих словах была такая бездна усталости, такой многовековой груз тоски и одиночества, что ей захотелось обнять его, прижать к себе и никогда не отпускать. — Устал от этих стен, которые сам же и построил. Устал от людей, которые видят только мой кошелек и мое имя. От взглядов, поленных страхом или расчетом. А ты… — он медленно, почти с благоговением провел пальцем по ее щеке, и его прикосновение было таким нежным, что по ее коже побежали мурашки, — … ты с самого начала смотрела на меня. Прямо в глаза. И видела не того, кем я должен быть. А того, кем я мог бы стать. Если бы… если бы нашелся кто-то, кто не испугался бы разглядеть.

Она захватила его руку и прижала к своей груди, чувствуя, как бешено, как птица в клетке, бьется ее сердце прямо под его ладонью. Пусть слышит. Пусть знает.

— Я боюсь, — призналась она ему в ответ, впервые позволяя себе быть настолько уязвимой, обнажая свою самую большую тревогу. — Боюсь, что в этой игре, где все правила диктуешь ты, я потеряю себя. Перестану быть Анной Светловой. Растворюсь в тебе. Стану просто… тенью Арсения Кронского. Еще одним дорогим аксессуаром.

— Не потеряешь, — он притянул ее к себе, и его губы, теплые и мягкие, коснулись ее лба в почтительном, нежном поцелуе. — Потому что именно «ты» — та самая, что не боится бросать мне вызов, спорить со мной, смотреть на меня как на равного, а не на икону, — и есть то, ради чего я готов снести все свои стены до основания. До голого кирпича. Я не хочу твою тень, Анна. Я хочу тебя. Всю. Со всеми твоими страхами, твоим упрямством, твоим талантом и твоими сомнениями. Только такую. Другой мне не нужно.

И в этой темноте, в его крепких, уверенных объятиях, пахнущих кожей, океаном и им самим, она впервые позволила себе поверить, что это может быть правдой. Что за всеми играми, манипуляциями и болью может скрываться нечто настоящее. Хрупкое, как первый луч солнца на рассвете, и сильное, как сама жизнь. Она прижалась щекой к его груди, слушая ровный, мощный стук его сердца, и закрыла глаза.

Глава 24

Утро пришло мягко, разливаясь золотом по огромной спальне. Анна проснулась от того, что на ее лицо упал теплый луч. Она потянулась, и ее тело отозвалось приятной, глубокой болью — напоминанием о ночи. О его руках, его губах, его неистовости и, позже, неожиданной нежности.

Она повернулась. Его место рядом было пусто. Простыня сохранила вмятину от его головы и едва уловимый запах — его запах, смешавшийся теперь с ее собственным.

На тумбочке с ее стороны стояла высокая стеклянная кружка с водой и долькой лимона. Рядом лежала сложенная записка. Не на фирменной бумаге отеля, а на простом, грубоватом листе.

«Не опаздывай на летучку. В 9:00. Ты ведешь.»

Ни подписи. Ни нежных слов. Лишь напоминание о работе. И указание. Ты ведешь.

Анна улыбнулась про себя, поднося кружку к губам. Вода была прохладной, лимон придавал ей свежести. Это было так на него похоже — после ночи страсти вернуть все в практичное, деловое русло. Но в этом была и своя прелесть. Он не делал из случившегося трагедии или одолжения. Он просто… двигался дальше. И брал ее с собой.

Она приняла душ, чувствуя на коже его прикосновения, и надела не простое платье, а строгий кремовый костюм-двойку, который кто-то — он? — предусмотрительно положил в ее гардероб. Он сидел на ней безупречно.

Ровно в девять она вошла в проектную палатку. Команда уже собралась. При ее появлении разговоры смолкли. Все взгляды устремились на нее — архитекторы, инженеры, прорабы. Раньше бы она смутилась, почувствовала себя самозванкой. Сейчас она лишь кивнула и прошла к голове стола.

— Начнем, — сказала она, и ее голос прозвучал уверенно и ровно. — У нас есть замечания по несущим конструкциям центрального атриума. Давайте пройдемся по расчетам.

Она погрузилась в работу, забыв обо всем. О нем. О вчерашней ночи. О браслете, все еще плотно сидящем на ее запястье. Она была в своей стихии, но теперь она была ее полновластной хозяйкой.

Внезапно дверь палатки распахнулась. На пороге стоял он.

Разговоры смолкли. Все замерли, вытянувшись в почтительном, но напряженном молчании. Он редко появлялся здесь при всех.

Арсений вошел, не глядя ни на кого, кроме нее. Он подошел к столу и положил перед ней папку.

— Отчет по нагрузкам от сингапурских инженеров, — произнес он деловым тоном. — Они предлагают альтернативное решение по фундаменту. Изучи к утру. Их вариант дешевле и на три недели быстрее.

Анна взяла папку, их пальцы ненадолго соприкоснулись. Электрическая искра пробежала по ее руке. Она видела, как напряглись мышцы его челюсти. Он тоже это почувствовал.

— Спасибо, — кивнула она, стараясь, чтобы голос не дрогнул. — Я внесу в повестку.

Он задержал взгляд на ней на секунду дольше необходимого, затем кивнул и, не сказав больше ни слова, развернулся и вышел.

В палатке повисла гробовая тишина. Все избегали смотреть на нее, делая вид, что углублены в бумаги. Анна почувствовала, как по ее щекам разливается краска. Он сделал это нарочно. Публично. Показал всем, кто здесь настоящий хозяин. Напомнил и ей, и им.

Но вместо унижения она почувствовала… азарт. Он проверял ее. Сможет ли она сохранить лицо?