Страшное: Поэтика триллера - Дмитрий Львович Быков

Хорошо, увидимся послезавтра.

Четвертая лекция

Наша сегодняшняя тема — взаимные трансформации человека и животного. Начнем с «Острова Доктора Моро» — самого жестокого романа Уэллса

Вообще, во взаимных превращениях человека и животного мы прослеживаем один из ключевых сюжетов XX века. И практически все сюжеты, которые так или иначе развивают тему взаимной трансформации человека и зверя, — классические готические триллеры. Элементы триллера есть, кстати, и в сказке о царевне-лягушке, и во всем фольклоре про оборотней. «Остров доктора Моро» — едва ли не чемпион по мрачности в антиутопиях XX века, но не менее жутко «Собачье сердце» Булгакова, тщетно выдающее себя за социальную сатиру, хотя на самом деле посыл здесь серьезнее и, так сказать, универсальнее. По большому счету «Собачье сердце» не смешная книга. Все, что там есть комического, остается более или менее в первой половине, когда Шарик постепенно превращается в чудовище. Это была очень милая собака. Но стоило Климу Чугункину внедриться в ее мозжечок, как перед нами оказался монстр — с собачьим сердцем и пролетарской головой. «Цветы для Элджернона» — тоже не просто триллер и гораздо шире жанрового определения. Это одна из самых безысходных книг, когда-либо написанных, и Дэниел Киз в этом плане вообще молодец, потому что замечательно воплотил два главных трил-лерных сюжета XX века, второй его половины. Один из них — «Цветы», а второй — «Таинственная история Билли Миллигана», задающая тренд уже на первую половину XXI века. Об этом мы будем говорить на следующем занятии.

Вопрос ко всем: почему триллеры на этот сюжет отличаются такой мрачностью тона? Относительно свежий пример — «День гнева» Гансовского, произведение, которое я, например, интерпретировать не берусь ввиду его крайней позднесоветской зашифрованности.

— Наверное, потому, что в этих сюжетах речь о потере человечности?

— Насчет потери человечности спорно, потому что как раз обретение человечности не делает животных ни счастливее, ни лучше. Даже такая, казалось бы, жизнерадостная картина, как «День дельфина» по роману Мерля «Разумное животное» — где дельфин трансформируется в человека и начинает разговаривать, — даже эта удивительная картина оказалась глубоко трагической и пессимистичной. Если вы спросите меня — а я как раз не уверен в своем ответе, — мне кажется, превращение во что-то, чем ты не являешься, это страшная вещь. Ты же себя теряешь, теряешь весь контекст, все окружение. Превращение Галатеи в живую женщину — мы говорили об этом применительно к мифу об ожившей кукле — тоже должно было обернуться для нее трагедией, а для Пигмалиона уж наверняка. В каком-то смысле жизнь — это и есть процесс превращения. Мне горько вам об этом говорить, но превращение молодого человека в старика само по себе не пряник, а один из трендов эпохи — смена гендера — тоже привлекает особое внимание и не обходится без драматической ломки. Еще один из трендов эпохи — скажем, превращение русского в иностранца. Жизнь — это всегда процесс превращения, трансформации. Но главное — что это статусное превращение, перемена статуса, не означает внутренней трансформации. В этом главная трагедия оборотня, который остается волком в человеческом обличье (наоборот еще хуже). В этом главная трагедия старика, который в душе остается молодым. Вспомним, как Лимонов писал об этом в «Красавице, вдохновлявшей поэта»:

Самое неприятное, дорогой Лимонов, что чувствую я себя лет на тридцать, не более. Я та же гадкая, светская, самоуверенная женщина, какой была в тридцать. Однако я не могу быстро ходить, согнуться или подняться по лестнице для меня большая проблема, я скоро устаю... Я по-прежнему хочу, но не могу делать все гадкие женские штучки, которые я так любила совершать. Как теперь это называют, «секс», да? Я как бы посажена внутрь тяжелого, заржавевшего водолазного костюма. Костюм прирос ко мне, я в нем живу, двигаюсь, сплю... Тяжелые свинцовые ноги, тяжелая неповоротливая голова... В несоответствии желаний и возможностей заключается трагедия моей старости.

Вот, вероятно, волк-оборотень так чувствует себя в человеческом облике — и обществе.

Видите ли, человек склонен считать себя высшей формой жизни. Но когда животное превращается в человека, оно не становится выше, не перепрыгивает на следующую ступень. Нравственность животного — или те представления о нравственности, которые есть у животного, — укладываются в рамки инстинкта. А как только поверх инстинкта появляется разум, животное оказывается в мире, полном мрачных загадок. Чтобы объяснить трагизм этой темы, надо понять ее исторический контекст. Почему в таком большом количестве стали появляться в начале двадцатого века эти истории о превращении животных в человека? Добро бы причиной был дарвинизм, но причиной была совершенно конкретная вещь — классовая борьба и классовый переход. Все эти тексты без исключения — реакция на социальную революцию, надежда: кто был ничем, тот станет всем. Превращение, условно говоря, пролетария в хозяина мира пошло туго, неправильно, он так и не начал соответствовать этой новой социальной роли: власть масс привела не к прогрессу, а к довольно быстрой деградации социума.

И именно по этой причине большая часть текстов о превращении животного в человека проникнута глубочайшим социальном пессимизмом. Мораль всех этих текстов — кому велено чирикать, не мурлыкайте. Есть, правда, у Александра Беляева произведение о том, как сочетание черт человека и животного дало нечто прекрасное и гармоничное. Вы мне легко это произведение назовете.

— «Человек-амфибия»!

— Но тут возникает другой вопрос. Интересно, кто-нибудь догадается или нет? Почти одновременно с романом Беляева — за десятилетие до — появился совершенно нефантастический роман одного замечательного американского автора о том, как моряк пропутешествовал в следующий класс людей, превратился в писателя, разбогател. Чем заканчивается этот роман?

— Моряк утонул.

— Покончил с собой, да. Моряк уходит в океан. И, кстати говоря, уход Мартина Идена в океан очень похож на бегство Ихтиандра в свою стихию. Хотя на самом деле Мартину Идену полагалось бы вернуться в бездну своего класса, условно говоря (вспомним цикл очерков Лондона «Люди бездны», и именно в бездну в последней строчке уносит Идена). Но проблема в том, что класс его обратно не принимает. Помните «Короткие встречи» Киры Муратовой? Девушка, которая ходит к главной героине брать книжки, говорит: книжки-то я теперь прочитала, мне теперь со своими скучно, а ваши меня не берут. Это и есть проблема человека, который застрял между классами. Такой человек долго не живет. И я вам могу легко привести примеры, скажем, из русской литературы. Кого