Страшное: Поэтика триллера - Дмитрий Львович Быков

— Чехов.

— Шукшин!

— Самое интересное, что и то, и другое верно. И, кстати, в русской циклической схеме литературного процесса между Шукшиным и Чеховым обнаруживаются удивительные параллели — это не только общее их тяготение к драматургии, к театру, но и общая у них клаустрофобия, страх тюрьмы и болезненный интерес к ней. Шукшин вполне мог бы написать «Остров Сахалин». А Чехов вполне мог бы написать «Охоту жить» или «Други игрищ и забав». Но это так, в сторону. Просто для иллюстрации того тезиса, что человек, попытавшийся перепрыгнуть в следующий класс, обречен потому, что он одиночка в обеих средах. Он обречен потому, что его новые качества несовместимы с его прежней биологической сущностью.

— А «Коллекционер» Фаулза — не про это?

— Хороший вопрос. Ну, тут скорее речь о биологической — не только социальной — несовместимости двух антропологических типов, это то, что мы видим у Фаулза и в другой его замечательной повести, «Бедный Коко»: лучшее, на мой взгляд, его произведение, где в дом старого писателя проникает грабитель и уничтожает результаты его многолетнего труда. Просто так, ни для чего. И никак они не могут понять друг друга, как Миранда и Калибан в «Коллекционере», потому что между ними лежит непреодолимый антропологический, а грубо говоря, видовой барьер.

И здесь я должен поставить самый страшный вопрос. Именно безответность вопроса делает тему готичной. Мы не можем внятно определить, что делает человека человеком. Первым на этот вопрос попытался ответить Уэллс. Я вообще считаю, что Уэллс — величайший писатель конца XIX столетия, выше Киплинга и Голсуорси. Обратите внимание, все главные темы XX века им были угаданы, прежде всего эволюция и диверсификация рода человеческого, его распадение на элоев и морлоков. «Машина времени» — едва ли не самый популярный его роман. Именно Уэллс описал вырождающуюся, зажравшуюся цивилизацию в романе «Когда спящий проснется». Главная тема Уэллса в «Острове доктора Моро» — это те приемы, те методы, с помощью которых можно было бы сделать человека из животного. Доктор Моро, которого в недавнем фильме, кстати говоря, играет Марлон Брандо, и играет, надо сказать, великолепно, отсылает нас к полковнику Курцу в Apocalypse Now. Так вот, доктор Моро практикует вивисекцию. Он считает, что воспитать высшую форму жизни можно с помощью боли. Больше всего он мучает человека-пуму, который как раз и разорвал цепи — но разорвал их лишь для того, чтобы убить доктора. Но есть и второй способ, с помощью которого он пытается сделать из них людей. Что они повторяют, сидя у костра? «Разве мы не люди? Ведь мы знаем закон». Но и то, и другое оказалось недостаточным.

Но что тогда? Любовь не предлагать. Ведь и любовь — преображенный инстинкт, вокруг которого накручено множество романтических завитушек, лирических туманностей, но он остается инстинктом размножения.

— Вера.

— В замечательном тексте Кафки « Исследования одной собаки» мы видим, что вера — по крайней мере во всемогущество хозяина — присуща и собаке. Юмор тоже есть и у животных. А когда я читаю комментарии некоторых современников в соцсетях, я вижу, что юмора нет и у большей части человечества.

— А работа над своими недостатками?

— Сложно, тут надо спрашивать этологов и зоопсихологов, но животное — например, слон — работает над своими недостатками, да и вообще, сам факт дрессуры...

— Эмпатия?

— Ну, тут мы очевидно отстаем не только от собак, но даже от муравьев.

— Совесть.

— Всегда, когда моя собака крала лишний кусок мяса, она демонстрировала такие муки совести! Впрочем, допускаю, что это были муки переедания, но непохоже. Каталась по столу, по полу, визжала, била хвостом, очень каялась. Я подозреваю, что здесь другое.

— У нас есть способность писать литературу!

— Может быть, они и писали бы литературу, но у них лапки. Нет, я думаю, главное — способность действовать в ущерб себе, против своих корыстных интересов и вопреки инстинкту. Конечно, те из вас, кто читали Лосского или Кропоткина о взаимопомощи у зверей, о способности зверей действовать в ущерб себе, но на благо рода, — вы, естественно, скажете, что это есть и у животных. Способность поступить в ущерб себе ради того, чтобы выжил род, — животным присуща. А вот способно ли животное умереть за принцип? Собака умрет за человека, да, у нее есть такая способность к самопожертвованию. Но способность действовать без выгоды, без смысла, ради чистого произвола — недетерминированно в принципе — вот это тот элемент человеческой свободы, который Кант считает доказательством божественной природы человека. Непредсказуемость. Прихоть, которую Достоевский ставит выше лакейского прагматизма. К сожалению, оказывается, что этот отвратительный произвол, описанный в «Записках из подполья», — пусть очень противный, но все же признак именно человечности. У Лема в «Дознании» — лучшем, вероятно, рассказе о Пирксе — человека от робота отличает именно способность сделать спасительную ошибку: ту ошибку, которая не заложена в программе робота и которая в конце концов спасает экспедицию.

— Животное никогда не убивает для забавы, в отличие от человека.

— Почему же, кошка с мышкой иногда играет ради забавы, жрать не хочет.

— У человека решения принимают не инстинкты, а разум.

— Кто вам это сказал?

— Эволюционисты.

— Эволюционисты ошибочно думают, что у них есть разум. А между тем эволюционисты действуют по самому простому инстинкту: придумывают самое простое и унизительное объяснение для сложных вещей, которых они не понимают.

— Я имею в виду, что человек, в отличие от всех остальных, сначала рождается, а потом становится. То есть он не определен изначально.

— Иными словами, вы хотите сказать, что человек может стать человеком, а может и не стать? Интересно. Вообще, если положить в основу антропологии свободу воли — давайте додумаем эту мысль до конца. Думаю, вы все читали «Невыносимую легкость бытия». Что было причиной невыносимой легкости их бытия? Отсутствие ответственности. Там же речь идет об эмигрантах. Что утрачивает эмигрант в первую очередь? Не родину, нет. Я назову ключевое понятие. Человек в процессе своей эволюции, в процессе своего роста усложняется. А эмигрант утрачивает эту сложность, потому что редуцирует свою жизнь до одной грани: как правило, до выживания. До тех нужд жизни, которые выходят на первое место в эмиграции. Сложность, комплексность — это та отличительная особенность, которая