Я — социопатка. Путешествие от внутренней тьмы к свету - Патрик Гагни
На сеансах психотерапии я вспоминала, как чувствовала себя на школьном выпускном. Помню, я думала: «Может, хоть сегодня смогу порадоваться?» Но эмоций не возникало. По окончании церемонии все спрашивали меня: «Как ты себя чувствуешь?» А мне просто не хватало духу ответить: «Да никак я себя не чувствую. И весь этот день просто еще одно напоминание, что я никогда не смогу ничего почувствовать. Поэтому, если не возражаете, я не пойду на празднование, а проведу время в заброшенной психбольнице в центре города, куда всегда мечтала забраться по особому случаю».
Эти воспоминания стали фундаментом понимания социопатического расстройства. Я воспринимала их как базу для научных исследований. Собирала данные и составляла дорожную карту своей жизни, пытаясь проследить маршрут, который привел меня к моему текущему состоянию. Затем с помощью практики когнитивного дневника пыталась связать прошлое с настоящим.
Когнитивный дневник — прием в когнитивно-поведенческой терапии, при ведении которого пациентов просят записывать действия, убеждения и реакции для последующего выявления паттернов, настроений и импульсов. Я использовала дневник, чтобы в реальном времени отслеживать возникновение тревоги, понимать, что предшествует этому чувству и какие компульсивные реакции оно влечет. Чем больше я осознавала свои деструктивные психологические паттерны в прошлом и настоящем, тем лучше училась с ними справляться. Метод КПТ оказался очень эффективным в управлении компульсивным поведением. Теперь я все реже испытывала внутреннее напряжение и следующую за ним потребность в антисоциальном поведении. Я научилась здоровым методам уменьшения стресса.
Одной из техник КПТ, которая мне особенно помогла, была экспозиционная терапия. В рамках этого метода пациентов поощряют не избегать стрессовых ситуаций и сознательно вступать во взаимодействие с провоцирующими тревогу стрессорами. Техника помогает выявить источник тревоги и покончить с автоматическим реагированием. Но я решила использовать ее немного иначе.
Я знала, что тревога является лишь одним из элементов социопатического пазла. Мне необходимо было понять и научиться контролировать свое желание совершать антисоциальные поступки, как осознанное, так и компульсивное. Я решила, что мне поможет многократная осознанная экспозиция, то есть сознательное помещение себя в ситуации, провоцирующие мои импульсы. Например, вблизи дома Джинни у меня всегда возникали импульсы к насилию. Доктор Карлин, конечно, была против, чтобы я туда возвращалась, но я не сомневалась, что повторная экспозиция в этой среде освободит меня от рабства перед своими компульсивными порывами и научит быть простым наблюдателем. Поэтому я снова начала еженедельно наведываться в сонный пригород, где жила Джинни.
В первый же визит я поразилась своим наблюдениям. Я заметила, что в животе начали порхать бабочки, стоило мне свернуть с трассы. Рука инстинктивно тянулась выключить радио, чтобы сенсорный фокус был абсолютным. Когда я миновала ворота коттеджного поселка Джинни, меня захлестнула апатия и исчезли все следы эмоций. Я остановилась на уже знакомой гостевой парковке и посмотрела на себя в зеркало заднего вида. Я сразу заметила, как выступает моя яремная вена. Она слабо просматривалась под кожей, но я ясно видела движение и пульсацию крови. Щеки разрумянились. Я слышала лишь звук своего частого дыхания, вырывавшегося изо рта. Хотя прежде я никогда не обращала на это внимания, теперь я поняла, что физической реакцией на усиление апатии и близость к «темной стороне» являлось возбуждение. Я никогда этого не замечала, так как сразу переходила от стимула к реакции.
Я опустила руку и схватилась за холодную металлическую ручку на двери машины. «Всего час, — пообещала я себе. — Посижу тут час и поеду домой». Я так и сделала.
Секунды тянулись, складываясь в вечность. Я смотрела на часы и отсчитывала минуты, заставляя себя отслеживать мыслительные паттерны и подсознательные порывы, рождавшиеся в глубине моей психологической бездны. Все, что замечала, записывала в блокнот. Однако через некоторое время я поняла, что теряю способность к концентрации. «Ничего не получится», — подумала я. Я злилась и ощущала себя в ловушке. Получается, мне нельзя было делать то, чего я хотела больше всего, — выйти из машины и устранить ощущение психологической клаустрофобии, забравшись во двор дома Джинни. Чем дольше я сидела в машине, тем сильнее становилось желание. Прошел час, и я умчалась оттуда на всех парах.
Но с каждым последующим визитом я, к своей радости, обнаруживала, что реакция ослабевает. Тяга к насилию не исчезла, но теперь напоминала скорее голодные спазмы, безобидное биологическое ощущение, чем несложную социопатическую компульсию. Ведение когнитивного дневника помогло проанализировать мои отношения со «стрессом беспомощности» и осознать, что ощущение психологической клаустрофобии и вытекающая из него потребность в насилии — привычный цикл, запущенный очень давно. Я деструктивно реагировала на схожие ситуации, сколько себя помнила.
«Так почему я до сих пор продолжаю это делать?» — этот вопрос ввел меня в ступор. Я не нуждалась в деструктивном поведении для нейтрализации тревожности, как не нуждалась и в нарукавниках для плавания. «Мне просто нужно научиться плавать», — подумала я.
Обучение плаванию в море апатии сыграло ключевую роль в моей терапии социопатического расстройства. Всю жизнь я стремилась избавиться от апатии — главной характеристики социопатов, — и тому была причина. Чем больше я об этом думала, тем больше замечала, что слова «апатия», «отсутствие эмоций» и сам термин «социопат» имели негативную коннотацию и ассоциировались со злом, всегда и везде. От литературной классики («К востоку от рая») и бестселлеров психологической литературы («Социопат по соседству») до оскароносных «Молчания ягнят» и «Американского психопата» — везде герои-социопаты были «плохими парнями» (или девчонками). Такое однобокое восприятие не ограничивалось литературой и кино. Всякий раз, когда внимание нации привлекало очередное сенсационное преступление или известный политик демонстрировал жестокое безразличие к избирателям, даже уважаемые журналисты спешили «диагностировать» социопатию, хотя никто из них не имел психологического образования.
Детям с социопатическими наклонностями также сразу навешивали ярлык, причем делали это даже мои коллеги по клинической практике, не стеснявшиеся озвучивать свои «любимые» и «нелюбимые» педиатрические диагнозы. На групповой супервизии одна девушка, тоже интерн, проходившая практику в клинике, заявила: «Лучше пусть мой ребенок заболеет раком, чем будет социопатом». Все закивали, нехотя с ней соглашаясь. Я же сидела окаменев, и меня охватило незнакомое чувство: глубокая печаль.
В словах
