И и Я. Книга об Ие Саввиной - Васильев Анатолий Григорьевич

Из дневника:

После обеда пошли с Толей вокруг кремля. Потрясающе! Стенки в лиловых цветах. Опять поразительная система шлюзов и водопровода с машинами, которые до сих пор не понятны. Потом в дождь ловили рыбу, зажрали комары (забыли сначала ДЭТу, Толя бегал за ней в номер). Собирали грибы в 11 ночи. Промокли до нитки. Отпаивались коньяком. Кайф!

Все-таки “есть упоение в бою, и бездны мрачной на краю" — прав Александр Сергеич!

Быль Соловецкая

Местные называют их “Зайчики" — два небольших острова: Бол. Заяцкий и Мал. Заяцкий. От кремля до них полчаса ходу на катере. На Большом — скит, из которого (при нашем появлении) вылез человек в толстом свитере, теплых брюках на лямках, в болотных резиновых сапогах. Здорово пьяный, диковатого вида и очень крепкий на вид. Болтал что-то несвязное. Через эту бессвязность прояснилось, что он вроде гида выступает и пытается объяснить, что в этом скиту “тогда" была женская тюрьма и карцер.

— Я — ничего, у меня руки… — руки показывает, — совесть чистая. А вот доказать… Вообще-то мне говорить нельзя: я подписку дал.

Из путаницы слов и фактов прорисовались истории давнего времени, перехлестнувшиеся с настоящим.

“Зимой 38-го года заболела дочь начальника лагеря. Жуткая непогода: пурга, ветрище. Начальник вызвал летчика и попросил полететь на У-2 в Архангельск за врачом. Летчик:

— Как же лететь, когда погода абсолютно не летная?

— Тогда я приказываю!

Летчику пришлось лететь. Долетел-таки до Архангельска, взял врача и — назад. Около Большого Заяцкого самолет врезался в землю. Доктор сильно разбился и почти сразу умер, а летчик с перебитыми ногами пополз по льду к кремлю. Двенадцать километров! Приполз еле живой, обмороженный. Когда начальнику лагеря доложили об этом, он приказал расстрелять летчика".

“Когда лагерь расформировали (когда «контриков» разогнали) в 39-м году, осталось стадо коров в сорок голов. Оставили восемь человек охраны для спасения коров. И вот эти восемь вохров-цев ежедневно доили коров, а поскольку молока получалось очень много, приходилось этим же молоком поить коров".

Вот эта история через неостановимое время завершилась при нас.

Когда мы прибыли на Соловки, договорились с колхозом насчет молока. На следующее утро отоварились трехлитровой банкой отменного напитка, а потом — нет. Оказалось, что колхоз назавтра мгновенно расформировали: стоящая на островах военно-морская база должна обеспечивать личный состав мясом (39 граммов в день). Чего-то мяса не завезли, или просто уже неоткуда было завозить, и коровушек отдали морячкам на мясо.

Гора Секирная — самая высокая точка Соловков. Наверху — церковь и маяк, свет которого виден за 22 мили. Туда ведет деревянная лестница, насчитывающая 291 ступеньку. Есть поверье: если по этой лестнице подняться наверх, не останавливаясь, распрощаешься с грехами земными, а сколько раз приостановишься, столько грехов за тобой по жизни и потянется.

Тут, конечно, была немалая доля выпендрежа (дамы смотрят!), ну и просто спортивный азарт: я протопал эти ступени без остановок! Нелегко это было, ох нелегко. Наверху еле отдышался, а сердце пыталось выпрыгнуть из груди в эту красоту, каковая открылась с высоты горы Секирной.

В затененной части вытоптанной многими ногами площадки, на которой стоит храм-маяк, обнаружился громадный “лохмато-дремучий" (Евтушенко вспомнился) пес. Лежал он в этом тенечке, страдая от жары в своей ненужной шубе (чего хозяева не подстригут?), вывалив огромный язык, громко дыша, и, прижмурившись, смотрел на меня, призывая к состраданию. Такое мохнатое чудо! Приговаривая всякие добрые слова — как ему, бедолаге, жарко! да как его, бедолагу, жалко! — подошел к нему и плюхнулся рядом на землю (ноги после подъема гудели). Почесывая за мохнатым ухом, произносил всякие собачьи клички, ожидая, на какую он откликнется. Чертово “шестое чувство"! У меня за спиной что-то происходило. Я обернулся и увидел мужчину и женщину (почему-то в ватниках!). Они медленно, как во сне, как в рапиде, приближались ко мне (к нам). Когда подошли ближе, я хотел в вежливом порыве встать, но не успел: мужчина так же замедленно взял меня за руку и потом, чуть не выдернув ее из плеча, резко рванул в сторону, и мы отлетели от пса на приличное расстояние. Мужчина и женщина (оказалось — смотрители маяка) наперебой, округлив от ужаса глаза, говорили-кричали мне, что они чуть от страха не померли, увидав меня рядом с Мишкой (вот как, оказывается, зовут пса), ведь он мог меня просто разодрать! Так выучен! Тот, кому всё это было посвящено, поднялся на лапах (оказавшись в два раза больше, чем минуту назад), встряхнулся, подняв столб пыли, и громыхнул (ее-то я не заметил!) огромной железной цепью. Цепь была приторочена к толстой проволоке, которая тянулась по земле, что позволяло Мишке быть хозяином всего этого пространства. Мне оставалось только извиниться перед хозяевами и поблагодарить за спасение меня, неразумного, от верной смерти. Не записал тогда их имена, а теперь не могу вспомнить, неблагодарный!

Ну ладно, а с грехами-то что?

“Ну ты даешь!" — реакция Саввиной на мой марш-бросок, когда все остальные добрались до верха. Эта одобрительная интонация прояснила мне, что свой противогреховный подвиг я совершил во многом в ожидании именно ее оценки. Открытие!

Шло время

Жили долго и счастливо… Долго? Как сказать… Каждый — половину своей жизни. Немало. Счастливо? Ответ на этот вопрос уводит на запутанные тропинки философских рассуждений на тему, что такое счастье. Мне представляется, что долгим оно быть не может, душа не справится с такой нагрузкой. Это — искорки, мгновенные вспышки в житейской мгле. Быть долгими назначены “тоска безмерная" и “горе горькое". А такое у нас случалось…

Из сборника статей:

Внутреннее счастье, гармония — то, что так трудно найти, но без стремления к этому человек пуст. Люди по-разному ищут это, и по-разному завершается поиск.

Был ли я счастлив с нею? Конечно, этими яркими секундочками пересыпана наша совместная жизнь, иначе ее не было бы. Они-то, эти секундочки, и определяли главную тональность нашего сосуществования. Но вот что поражает — непредусмотренные тяготы, а то и трагические события объединяли не хуже, а порой и крепче, чем эти мимолетные звездочки. Из этих тягостных событий, наполненных совместными слезами, особняком — смерть Володи Высоцкого.

Из дневника:

Должна была начать сниматься у Полоки с Володей, и вот 25-го страшным днем мне сказали, что его не стало. Пустота и боль такая, хоть самой помирай. Рыдала сутками. Лежала в депрессии. Звонил Толя из Ленинграда, убежденный, что это очередной слух. Когда понял, что — правда, не нашел что сказать, молча положил трубку.

Похороны целый день — всё четко и всё в тумане. Тысячи людей. Говорили: Любимов, Чухрай, Н.Михалков, Золотухин, Ульянов. Вся панихида стоя. Зал встал. Я смотрела всё время на лицо Володи, все эти часы. А раньше боялась взглянуть на покойника. И от этого, что мне не хотелось отвести глаза, было чувство нереальности случившегося, будто страшный сон.

Звонил Толя из Ленинграда, не смог приехать похоронить. Потом приехал, ездили на кладбище. Грустная, хоть и полная цветов могила. Неужели он вправду умер?

9 дней. Ездили на дачу за розами. На обратном пути — кладбище. Опять оцеплено. Сквозь строй несли цветы в сопровождении милиционера. Потом церковь в Черкизове. Красотка. Стоит почти на магистрали и вроде на краю земли. Когда подали записочку “за упокой", зазвонили колокола. Икона — “Утоли моя печали". Церковь на Таганке и дорога к ней по Яузской набережной. Временное просветление души.

Записи позднего времени:

Вчера всю ночь снился Володя. Чувственно. Ясно. Совсем живой. Сон сюжетный; хотела записать и забыла. Но помню какую-то лестницу, бросились друг к другу и обнялись. “Ты плохо себя чувствуешь?" — “Да". Долго провожала куда-то по тихим, утренним улицам.

Утром Толя переписывал с телевизора “Кинопанораму" с Володей. Страшно видеть пустое кресло, когда он уходит. [1982 год.]