И и Я. Книга об Ие Саввиной - Васильев Анатолий Григорьевич

“Талантливой Саввиной от такой же талантливой Раневской. 74 г.

P.S. Это подарил мне добрый друг (ушедший). Она мне дорога, картина сия, а потому дарю ее Вам с любовью и дружбой".

Когда Ию просили рассказать про ее дружбу с Раневской, она, слегка обостряя ситуацию, отвечала: “Нельзя сказать, что ты дружил с гением. Я ее знала".

Дома — телефонный звонок. Знакомый, под-ражаемый всеми голос просит позвать Ию Сергеевну. Говорю Фаине Георгиевне, что Ии нет дома, “но я обязательно передам, что вы звонили".

— (Ласково.) А вы кто? (Еще ласковей.) Ее друг?

— (Через паузу, соображая, как определиться.) Да…

— (Глубокий вздох.) Как я ей завидую!

Возникшая пауза грозила перерасти в бесконечность. Там это поняли и положили трубку, оставив меня в восторженном недоумении: должно — как я ВАМ завидую! Почему — ЕЙ? Вот, поди…

Ия (из статьи):

Мое литературное образование всегда подсказывало выбор ролей в кино. Скажем, “Дама с собачкой" — потому что Чехов, “Кроткая" — потому что Достоевский. Опять же Раневская. “Сниматься в плохих фильмах, — говорила она, — это всё равно что плеваться в вечность.

Я делала это всю жизнь. И что? Деньги прожиты, а позор тянется". Вот и мне советовала: “Учтите, деточка, не повторяйте моих ошибок". И, хотя ошибки всё равно повторялись, я старалась следовать ее совету.

Ее в 1976 году наградили орденом в связи с 80-летием, и множество людей столпилось в гримуборной. Фаина Георгиевна с грустью сказала: “У меня такое чувство, что я голая в ванной, и пришла экскурсия".

Из дневника:

Дивный звонок Старухи, очень кстатный. — “Я хожу одной ногой [последствие травмы], после меня останется только Доронина. Хорошие люди умирают рано — значит, я стерва".

Поехала к Раневской. Она кормила меня, жаловалась на жизнь, здоровье: “Я похожа на авоську, в которую забыли положить продукты". Дала оливковое масло для лица, чай.

Из интервью:

Фаине Георгиевне предложили книжку написать “Юмор Раневской". — “Какой юмор, одни камни в желчном пузыре". Или как-то звонит:

“Что вы читаете?" Говорю: “Генриха Манна, «Молодые годы короля Генриха IV»". И она тут же: “А я не читаю. Я всё перечитываю. Всё Пушкина, Пушкина. Мне даже приснилось, что он входит и говорит: «Как ты мне, старая дура надоела»".

Из дневника:

Ездила к Старухе. “Если я долго не подхожу к телефону, значит, я умерла". Грустный юмор.

У меня плохое настроение, потому что я недовольна своим возрастом. Ф.Г.

Вот дневниковые записи, сделанные вслед за событиями, видимо, не одного дня. Они собраны в едином блоке с предваряющей надписью: СТАРУХА. Эти блистательные миниатюры Ия часто с удовольствием цитировала:

Чтобы уснуть, я считаю до 15 миллиардов! А так как со счетом у меня всегда было плохо, то считаю так: один миллиард, два миллиарда…

Жить можно только в нашей стране: иностранцы такие веселые, такие чистые — так жить нельзя.

Раневская: “Торопи, товарищ, ноги в трудных поисках мечты". (Цитата.) Ее собственная фраза “для комедии": “Я не от мира сего и прошу с этим считаться".

Я курила 50 лет и бросила. А почему? Из любви к творчеству, из любви к профессии, которую я терпеть не могу.

Она мне говорила, что знает, как мне тяжело жить, какие у меня обнаженные нервы… И вдруг сказала: “Девочка моя, я совершенно одинока. Все друзья у меня умерли".

Раневская полюбила меня с ее первого письма, а я ее любила и люблю сейчас, и буду любить, пока жива.

В архивных залежах, повторюсь, никак не лелеянных и не прибранных, обнаружился древний блокнот старинного вида: в кожаном, сильно потрепанном переплете, с большой металлической пряжкой, замыкающей створки обложки. Аккуратность почерка (в отличие от позднего — размашистого) показывает, что блокнот ранний, если не первый.

И вот что там:

А почему, в сущности, ты должна быть довольна собой? Что ты сделала для того, чтобы быть собой? Работала, много училась, видела жизнь, любила людей? Нет. Разве можно гордиться или быть довольной тем, что дает судьба без твоих усилий? Разве заслуга, что ты родилась с более подвижной нервной системой? То, что ты сделала, — это использование того, что тебе дано; ты отдаешь людям, что не твое: ты сама ничего не дала от себя. А где грань? Где то, что ты, и то, что не ты? Где можно быть довольной?

Непредполагаемое

В доперестроечные, перестроечные и постперестроечные годы (то есть до капитализма) актерская концертная деятельность была бурной и многоразовой. Благодаря ей я объездил почти весь Советский Союз и добирался до самых его окраин, чему был искренне рад: в августе ты на Камчатке, а в октябре — в Самарканде. Впечатляет! И создает особый душевный настрой: стоит только услышать, что есть возможность посетить какой-то еще неизведанный закуток, как я уже готов мчаться, ехать, лететь.

Но этот случай — особый.

Сейчас уже не помню, от кого поступило предложение составить компанию актерскому курсу Школы-студии МХАТ с их педагогом Аллой Покровской в поездке на Соловецкие острова — Соловки. Задумал, а потом и осуществил эту коллективную поездку архангельский авантюрист, изобретатель приключений художественный руководитель Архангельского молодежного театра-студии Виктор Панов. Сделать это было непросто. Во-первых, эти острова являлись какого-то уровня пограничным кордоном. Во-вторых (главное!), во времена не столь далекие здесь находились Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН) и Соловецкая тюрьма особого назначения (СТОН). Аббревиатуры эти запоминаешь потом на всю жизнь, отдавая дань мрачному юмору соловецких вертухаев, сотворивших ЭТО на месте мужского монастыря XV века. Не забудем, что Соловецкий монастырь превратился в ссыльное место при Иване IV Грозном. “Оттепельные" начальники никак не успевали убрать все следы мрачного советского прошлого. Среди прочих следов, например, вместо креста на главном соборе Соловецкого кремля — огромная пятиконечная звезда, сваренная “зеками" из ржавых труб. Потом я фотографировал кельи, превращенные в камеры. Карцеры, суженные кирпичной кладкой до пространства метр на метр.

Но едут туда не за этим, а за восхитительной древностью русской, созерцанием множества островов с их дико-ласковой природой и деревянными каналами, сотворенными монахами столетия назад, служащими свою службу и по сей день; за удивленным разглядыванием выложенных камнями на берегах островов таинственных лабиринтов, предназначение коих до сих пор неизвестно, и за многим, многим другим, чего и описать нельзя, — надо там побывать, и не раз.

Короче — согласен был сразу на поездку, тем более в такой симпатичной компании: будущие гениальные великие актеры и актрисы — студенты мхатовского училища с “наблюдающей" Аллой Покровской (человек двадцать), писатель-драматург Александр Гельман, его жена Татьяна Калец-кая, по сценарию которой я потом сниму фильм “Плывут моржи", и (внимание!) живая легенда артистического мира — Ия Сергеевна Саввина.

Сначала — сутки поездом. 1239 километров. (Пройдет время, мы с Ией преодолеем на “жигуленке" 2/3 этого расстояния, чтобы снова погрузиться в сказочную северную природу: рыбалку, грибы, ягоды, увидеть вылетающих из-под ног глухарей.)

Существует неукоснительно соблюдаемая традиция — откуда взялась, непонятно. Только состав тронулся, по купе тут и там зазвенело стеклянное, зашуршала фольга, и из нее повылазили домашние котлеты, вареная курятина, соленые огурчики, вареная картошечка — в общем, кто чем богат.

Потом я к этому привыкну: там, где Ия, там — все остальные. Так и в этот раз: часть путешественников у нее в купе, часть в коридоре рядом. В те времена проводники разрешали пассажирам втихаря курить в купе. Ну, раз “втихаря", значит вовсю. Ия, надо сказать, дымила нещадно, и я, грешен, может, чуть меньше, что, впрочем, в этом дурацком занятии не суть важно. Когда я приставал к ней с просьбами поменьше курить, она в ответ неизменно цитировала фразу из письма к ней Фаины Георгиевны Раневской: “Умоляю не курить, что я и сделала и отчего лезу на стенки и, как цепная собака, кидаюсь на людей!" И добавляла: “Я тебе как интереснее: как собака или ползающая по стенкам?" Разводишь руками…