И и Я. Книга об Ие Саввиной - Васильев Анатолий Григорьевич
Эта короткая фраза вызвала из памяти творение Эдварда Мунка “Крик": несчастный человечек, в ужасе орущий в пространство о безнадежно утерянном.
Но отчего подобная интонация у Ии, откуда этот вскрик об утерянном времени? Сама же обозначает, что 25 лет назад сделала первую передачу о Пушкине. За этой “первой" последовал целый блок замечательных передач в “Учебной программе" на телевидении, где она была автором и ведущей, порой — исполнительницей ролей и где она довольно конкретно обозначила свои литературные пристрастия: Салтыков-Щедрин, Платонов, Островский, Некрасов, Пушкин, Достоевский, Тургенев, Герцен.
Из интервью:
Я как любила “немодных" ныне Салтыкова-Щедрина, Маяковского, Платонова и Рубцова, так и люблю. И во время операции без наркоза, чтобы не кричать, читала сквозь зубы Маяковского: “Я лучше в баре блядям буду подавать ананасную воду". Мне глубоко начхать, извините, на “богемные" легенды и сплетни, в том числе обо мне. Чушь, будто человека ломает жизнь, и незачем кивать на время. Меня всегда коробит, когда говорят “жизнь заставила". Жизнь никого не заставляет, она проявляет.
Из дневника:
Что-то на спектакле о критиках. Спросили мое мнение. Разражусь когда-нибудь речью: “Все вы, господа критики, маленькие обыватели. Все вы на уровне Марь Иванны, все вы кухарки, управляющие государством. Я плюю на вас с высокой горы, я не читаю и не уважаю вас, потому что много-много лет ничего путного вы не высказали. Сейчас не встретишь настоящую критику. Чаще — бульварную гадость. Пусть написали бы, что «Дама с собачкой» или «Ася-хромоножка» — полное ничтожество. Мне услышать это от подобных вам — только комплимент".
Из статьи в журнале “Искусство кино":
Лучшими всегда были поэты, писатели, художники, актеры, режиссеры, которые чувствовали требование эпохи, работали для нее, иногда даже ее опережая. Чувство времени — для меня самое дорогое качество в художнике.
Мы-то эпоху чувствуем. Она нас и так, и этак “строит", порой — до невыносимости. А как эпоха нас ощущает? Ну да — “времена не выбирают… ", и — “какое время на дворе, таков Мессия… ", и — “нам не дано предугадать..", но всё же, всё же. Эпоха стучалась к Ие кипами писем от нашего “требовательного" зрителя-слушателя.
Вот, по сути, официальное письмо. Авторство скроем, дабы ненароком не прославить жаждущего славы. Итак — фрагменты (пунктуация, орфография сохранены):
Гостелерадио комитет при Совмине СССР, в отдел Театральных передач. (В связи с передачей “Актер и его роли" И.С.Саввиной.)
В каком же качестве выступила по этой теме И.С.Саввина? Она очень значительно говорила (вместе с Г.Тараторкиным) о сложнейшей актерской профессии. А нам показывают рандеву Саввиной с Тараторкиным. Зачем эта передача совершенно не соответствующая ни теме, ни содержанию того, чем она должна, обязана быть? Грустно, что И.С.Саввина не понимает (или, понимая, что еще хуже) что подобные ролевые демонстрации дискредитируют ее, как актрису! Ведь, благодаря всякой потере чувства меры и безграмотности (внимании вопросов мастерства теаискусства), с такой легкостью руководители раздают звания и награды. Ведь звание Народной Артистки России (подчеркиваю России — великого Русского Народа) обязывают И.С.Саввину стоять самоотверженно в искусстве этого величайшего Народа, а не сидеть и не лежать в нем, как на пуховике.
Вы случайный человек в журналистике и в театре!
Еще письмо:
Искренне уважаемая артистка т. Саввина, мы горько опечалены Вашей игрой по телевизору “Поющие пески". Как трудно Вам было признание и любовь народа достичь в прекрасных произведениях Толстого “Анна Каренина", Чехова “Дама с собачкой". Как было прекрасно и радостно смотреть на Вашу игру чистой и прекрасной души артистки. Вы были в этих ролях ЭТАЛОН ЖЕНЩИНЫ. И вдруг из этого ЭТАЛОНА ЖЕНЩИНЫ превратилась в какую-то мегеру. Легко увидеть таких на больших вокзалах. Что с Вами, кто разрешил скатиться до такой роли? Нам очень горько за Вас. Мы смотрели в общежитии и так были возмущены. Мы старались девушки подражать Вам, а Вы показали насколько легко отбросили от себя любовь, которые Вас так любили.
Вам ничего не желаем. Нас Вы оскорбили.
Девушки из общежития.
Ну и еще фрагмент письма. От близких земляков:
Ия, мне еще хочется написать о “Гараже". Ради Бога, не играй ты таких сволочей! Та дама в твоем исполнении вызвала такое отвращение и горечь у меня и у всех кто смотрел в Боринском. Да все это общество, которое показано в том фильме, кроме того человека, который спит (это сам режиссер снимался) — смех горький и отвращение. Целую тебя.
Несметное количество фотографий Ии, где она, как правило, улыбается, смеется, а то и просто вовсю хохочет. Такое солнечное создание. Постепенно, не сразу, из-под завесы солнечного сияния проступила для меня больная, тоскующая душа. Прошло немалое время, и настал момент открыть ее дневники, не очень последовательно записанные, и именно в этой непоследовательности, неаккуратности проглядывается душевная неустроенность, разлад с собой и со всем существующим.
Будем потихоньку листать — в допустимых пределах.
Из дневника:
Мелкий дождь, плохое самочувствие и жуткая, изнуряющая тоска. В чем дело, понять не могу, Ничего не хочу делать. Мозги заплесневели, интересу ни к чему нет.
Может, пора влюбиться? Бросить все игрушки и влюбиться? Мне кажется, что могу влюбиться в человека, которого никогда не видела, но я его уже знаю, очень хорошо знаю. Надо бы свидеться, посмотреть и поговорить. Господи, как всё глупо устроено в душе человеческой.
Пролог непредполагаемого
Мы были молоды, красивы и знамениты.
Мы — это я и Борис Хмельницкий. Еще бы! Второкурсники Щукинского училища, мы были уже актерами и — уму непостижимо! — композиторами (!) театра на Таганке! (Восклицательные знаки здесь необходимы.) Наши судьбы совершили удивительный выкрутас, сделав нас авторами музыки к дипломному спектаклю “Добрый человек из Сезуана", из которого и вылупился Московский театр драмы и комедии на Таганке. В те времена общесоюзного дефицита билеты в наш театр были своего рода высококонвертируемой валютой. Размахивая ими там, где нужно, можно было легче, чем всем, достать модный палас, резину для машины, черную икру, красную и что душе угодно.
И была еще одна привилегия, сладко согревавшая наши души и до заоблачных высот подни-мявшая нашу самооценку: посещение ресторана ВТО (Всероссийского театрального общества), злачного обиталища всероссийской богемы и богемных прилипал. В те времена элитные московские рестораны работали в строго охраняемом режиме. У плотно закрытых дверей кучковались страждущие, высматривая за стеклом неприступного швейцара и делая ему многообещающие знаки, оставляемые стражником безо всякого внимания. Пока не появлялся некто, перед кем приоткрывалась тяжелая створка двери, и в образовавшуюся щель протискивался, провожаемый завистливыми взглядами, этот посвященный.
Не сразу стал признавать нас швейцар “нашего" ресторана — Слава, мужчина лет пятидесяти, опытнейший психолог и физиономист. Со временем всё наладилось, особенно когда мы получили удостоверения, подтверждающие нашу принадлежность к ВТО. Надо сказать, что посещался ресторан нами не только для того, чтобы потусоваться, а и, просто-напросто, чтобы поесть. Странна жизнь работающего актера (“ты странна и неказиста, жизнь советского артиста"): с утра репетиция, небольшой — часа два — перерыв и в 19:00 спектакль, который заканчивается поздним вечером. Разогретый организм требует разрядки физической и духовной. Ужин, пусть поздний, в окружении знакомых — хорошее средство для стабилизации чувств, мыслей, устремлений и восстановления паритета со всем миром!
