Михаил Горбачев: «Главное — нАчать» - Леонид Васильевич Никитинский

На этом сторож совершенно успокоился и вернулся на объект, а у нас в воображении совместилась картинка: коптит лучина (на свечи нет денег), крадется сторож, но мальчик Миша слышит тяжелую поступь и звон кандалов: бредут, покорные непонятной судьбе, солдаты-черниговцы. Бог знает, где остановится конвой и солдатам велят строить себе жилища, но в сознании Горбачева они уже поселились и стали его современниками.

«Приезжая в Пятигорск, — напишет он в 1993 году, — я часто заходил в музей Лермонтова, где хранится дневник Одоевского… На пожелтевших страницах мелькали имена людей, известных по школьному учебнику… И когда я читал в учебнике фразу: „… декабристы разбудили Герцена“, она воспринималась мною как живая связь знакомых и близких мне людей».

Любовь к Лермонтову — тоже важная часть его идентичности, но Горбачев нигде не упоминает, что бывал на экскурсии в Пятигорске в школьные годы — музей он прикрутил сюда явно позже, вероятно, уже в 70-е, когда нашим с ним современником вдруг стал Александр Герцен, в самом деле много чего объяснивший тем, кому это было интересно, про тогдашний Советский Союз.

«У нас в районе сформировались первые отряды Красной гвардии… В Медвежинском уезде шли бои с частями генерала Корнилова… В июле 1918 года Ставропольская республика вместе с Кубано-Черноморской и Терской создали Северо-Кавказскую советскую республику, просуществовавшую до января 1919 года. Потом были генералы Деникин, Шкуро… Схватка была смертельная…

У дома Лермонтова в Пятигорске

Середина 70-х

[Архив Горбачев-Фонда]

Мне запомнился один эпизод. Отмечалась очередная годовщина Советской власти, и проводились встречи с участниками революции и Гражданской войны. Когда одному из ветеранов — генералу, отличившемуся и в годы Великой Отечественной, предложили поехать поделиться воспоминаниями в одно из дальних сел, он вдруг замялся: „Охрану дадите? — Охрану? Зачем?! — Да было дело, — угрюмо пояснил он. — В гражданку мы там все село порубали… — Всех? — Ну, может, и не всех. Я вот и думаю: вдруг остался кто… помнит“…»

Горбачев не указывает, в каком году отмечалась «очередная годовщина» и состоялся этот диалог. Но о нем вспомнил Горбачев образца 1993 года, когда писалась «Жизнь и реформы», Россия вновь оказалась на пороге гражданской войны, а сам он тогда уже отождествлял себя с шестидесятниками. А Горбачев образца 60-х, служивший партийным работником среднего звена, был совсем другим человеком, и поместил этот исторический анекдот куда-то в запасники — тогда еще не для публикации.

Когда Горбачев говорит, что он патриот Ставрополья, мы ему, конечно, верим, но должны задаться вопросом: что он на этот раз объединил в свою сборку? Степана Разина, набиравшего войско в этих краях? Цветущую степь, прогулки по которой с женой он любил вспоминать поэтически? Партийное собрание, голосования на котором ему позже придется стыдиться? Пикник с Юрием Андроповым в Кисловодске? Слишком велика дистанция, которую он прошел и которая отделяет одного Горбачева от другого — в этом сложность его «музеефикации» и привязки к определенному месту — Родине.

Родина — это Событие, которому мы обречены хранить верность, даже меняя свое географическое место в пространстве, если хотим оставаться собой. Оно центрально для нашей идентичности — к Родине подтягивается все остальное, в том числе современники и соотечественники. Но это всегда в большей степени время, чем место, а в разные времена мы понимаем под родиной не одно и то же. Ощущение «это где-то здесь» — слишком приблизительно. Что в Родине подлинник, а что изобретено нами самими или навязывается нам извне?

«Политика», которую Горбачев считал своей профессией, во многом и состоит в передвижении по публичной сцене фигур-символов, таких как Иосиф Сталин или Николай Бухарин, Леонид Брежнев или, наоборот, лишенный им советского гражданства Александр Солженицын (тоже, кстати, уроженец Ставрополья). В 1956 году была сделана попытка очистить советскую со-временность от Сталина, в которой непосредственное участие принимал комсомольский деятель Горбачев. После отстранения от власти Хрущева маркер «Сталин» вернулся в общественный дискурс, при Брежневе он время от времени появлялся как бы из-за кулис, был решительно отправлен на свалку Горбачевым образца перестройки, но снова вернулся уже в теперешние времена.

В борьбе за пространство современности власть навязывает нам вместо подлинника Родины некое исправленное и дополненное чучело «южного слона». В этой книжке мы стараемся подтянуть в нашу со-временность Горбачева, вопреки усилиям тех, кто предпочел бы упрятать его подальше в запасники. Сегодня Горбачев — в большей степени наш современник и соотечественник, чем это было двумя годами раньше, когда он был еще жив: актуализация этой исторической фигуры связана с глубокой проработкой им ставших сегодня более актуальными проблем войны и мира, насилия и ненасилия.

В таком виде современность оказывается всякий раз теми самыми полем опыта и горизонтом ожиданий, о которых говорит Козеллек. Храня верность событию «перестройка», мы пересобираем свою Родину — впрок, ожидая, что такой она еще снова станет. Только там и тогда найдется место для музея Горбачева, а его значение будет мало зависеть от географии.

Социалистический быт

Войдя в комнату, снятую накануне Горбачевым на Казанской улице в Ставрополе, Раиса Максимовна заплакала: увидела трехногую кровать, подпертую кирпичами. Плакала она по Москве, где они с мужем успели обойти все музеи и театры, по новым выставкам и спектаклям, которые не удастся посмотреть, оказавшись в очень зеленом, но таком провинциальном городе. На боковых его улицах, от которых до асфальтированной центральной площади с лужей посредине было минут десять пешком, в 1955 году наверняка еще разгуливали гуси.

Кровать с кирпичами вспоминает и Горбачев, а про слезы Раисы рассказывает дочь хозяев квартиры Любовь Долинская, чьи рукописные воспоминания хранятся в запасниках краеведческого музея. С ее слов, через несколько дней она уговорила родителей поменяться кроватями с молодоженами, потому что — сами понимаете что. А потом, если ей верить, они поменялись и комнатами. Но в воспоминаниях Горбачева этих деталей нет — когда он взялся их диктовать, трехногая кровать была от него уже слишком далеко.

Горбачев вспоминает, что найти первую комнату у учителей-пенсионеров ему за 50 рублей помогла подпольная (тогда такая деятельность преследовалась) маклерша, наводку на которую ему дали в прокуратуре при устройстве на работу. Это интересное свидетельство двоемыслия в СССР, но у Долинской другая версия: якобы холодным утром в сентябре 1955 года отец пошел к колонке за водой и встретил Горбачева, который объяснил, что спит на работе на диване,