Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя - Константин Анатольевич Писаренко
27 июля 1920 года: «Вторично пишу Вам, но не имею никакой надежды, что Вы получите мое письмо. Поэтому не распространяюсь. Буду ждать от Вас хотя коротеньких вестей. Очень буду благодарен, если Вы напишите мне по адресу – Москва, Наркоминдел, для меня. Почта из Москвы к нам ходит довольно часто и Ваше письмо доставят, безусловно… Еще раз убедительно прошу написать».
17 августа 1920 года: «Пишу Вам, кажется, в третий раз, и никакого ответа. Начинаю думать, что Вас нет в Москве, и письма не доходят. Во всяком случае, эту третью попытку все-таки делаю. И очень прошу написать о себе. Мы как-то очень нелепо расстались с Вами, и договорить не сказанное придется в письмах. Пишите и занесите письмо в Наркоминдел, откуда мне перешлют, безусловно, и довольно быстро. Очень хотел бы повидаться с Вами, но теперь не знаю, когда это может случиться. Крепко жму Вашу руку и жду письма»[198].
Полагаю, нетрудно догадаться, кому все процитированные письма адресованы. Конечно же, «дорогой Надежде Германовне» Серебренниковой. Итак, в Москве в мае 1920 года они виделись, общались и «нелепо расстались». Причина – «неустойчивость» возлюбленной Кирова. Жена Орджоникидзе вспоминала: «31 марта мы приехали во Владикавказ. Здесь после двухлетней разлуки Сергей Миронович встретился со своей женой Марией Львовной, которая скрывалась в подполье и пережила все ужасы деникинского режима». Не новость ли о том, что Маркус жива, что её любимый не совсем свободен, погрузила Серебренникову в «хандру» и в очередной раз внесла разлад в их отношения? Она вновь замолчала. Письма Кирова доходили. Не могли не доходить. Ведь он тщательно продумал канал связи: «Писать мне нужно так. Тифлис. Полномочному представителю РСФСР в Грузии. С таким адресом письмо занести в Метрополь, в народн[ый] комиссариат по иностр[анным] делам. Там спросить секретаря т. Канторовича и просить его с первой оказией переслать письмо мне. Он это сделает». Однако весточка от Н.Г. не пришла ни в июле, ни в августе, а в сентябре Киров вернулся в Москву и мог выяснить, что случилось…
Письмо С.М. Кирова Н.Г. Серебренниковой из Тифлиса, 17 августа 1920 г. [РГАСПИ]
А как же «бакинская жена»? Да не было никакой «бакинской жены».
Из разговора по прямому проводу между Владикавказом и Баку 16 или 17 мая 1920 года. У аппаратов Орджоникидзе и В.М. Квиркелия, председатель Терского облревкома.
Орджоникидзе: «… Послом [в] Грузии назначен Киров, и завтра выезжает в Москву по вызову Цека. Сережа поговорит [с] Цека»…
Квиркелия: «Киров разве в Баку, не в Ростове, и не по пути ли в Москву сейчас?»
Орджоникидзе: «Киров не в Ростове, а здесь у аппарата».
Квиркелия: «Здравствуй, Мироныч! Я твою супругу сегодня обманул, сказал, что [ты] по дороге в Москву… Когда, наконец, я увижу вас [во] Владикавказе? И как это Мироныч без меня поедет в Тифлис?»[199]
Очевидно, что на момент отъезда нашего героя из Баку в мае 1920 года для всех его друзей и соратников настоящая жена Кирова – это Мария Львовна Маркус, проживавшая во Владикавказе. Никаких других жен они не знают. Хотя легенда подразумевает знакомство и женитьбу Мироныча на бакинке, матери Е.С. Костриковой, именно в дни первого посещения им города нефтяников. Это с 30 апреля по 17 или 18 мая 1920 года. Но, как свидетельствуют письма к Серебренниковой, вовсе не о мнимой жене из Баку он беспокоился и думал летом 1920 года. Кирова тревожило отсутствие писем от «дорогой Надежды Германовны».
Сохранился список с ещё одного письма Кирова Серебренниковой, судя по всему – финального, от 23 сентября 1921 года:
«Давно от Вас ничего нет. Не знаю, в Москве Вы или нет. Поэтому пишу мало. Не уверен, найдет ли это письмо Вас. Очень прошу, если прочтете эти строки, постарайтесь написать мне по адресу: Баку. ЦК АКП – мне. В Баку живу месяца два и, вероятно, пробуду ещё столько же… В Москве хочу быть при первой возможности. Но, к сожалению, последняя не предвидится пока… Пишите»[200].
Обратите внимание, и дата, и содержание не противоречат тому, что рассказывала Евгения Кострикова о матери: заболела и умерла вскоре после родов. Если девушка-танкист – дочь Н.Г. Серебренниковой, которая по понятным причинам скрыла от Кирова беременность и рождение ребенка, то становится объяснимым поведение Марии Маркус. Принять и воспитывать дочь соперницы, к которой испытывала жгучую неприязнь, которая всю жизнь стояла между нею и «Сережей», она не смогла, не нашла в себе сил. А Киров с пониманием отнесся к душевным переживаниям супруги и поневоле отдал девочку в интернат. Когда та подросла и стала задавать естественные вопросы, придумал историю о некой женщине из Баку, мнимой своей первой законной жене. Евгения Кострикова дожила до 1975 года. После гибели отца заботу о ней приняли его друзья – Орджоникидзе и Микоян. Анастас Иванович пережил всех. Он, конечно же, знал, что бакинская жена Кирова – миф. Знал ли Микоян правду об отношениях Кирова с Серебренниковой? И если знал, то сообщил ли о них Евгении Сергеевне хотя бы годы спустя?..
3. Горская автономная республика
Вопрос об отзыве Кирова из Грузии Политбюро рассмотрело 6 сентября 1920 года. Присутствовали Ленин, Троцкий, Сталин, Калинин, Крестинский, Рыков. Они ввели Мироныча «в состав мирной делегации по переговорам с Польшей» и назначили ему по предложению Чичерина преемника – А.Л. Шейнмана. А ещё, опять же по инициативе Чичерина, поручили Сталину «разработать детальные меры по реальному надзору за действительным проведением нашей политики, защищающей интересы горцев». Под этой расплывчатой формулировкой подразумевалось «наделение чеченцев землей за счет казачьих станиц». Проблема, ставшая если не решающей, то одной из главных причин начала гражданской войны в Терском крае летом 1918 года. Горцы сыграли важную роль и в защите Терской республики в восемнадцатом, и в триумфальном возвращении советской власти на Терек весной двадцатого. Их чаяния Москве надлежало удовлетворить. А основное чаяние горца – земля, и наиболее обделенными в этом отношении были ингуши и чеченцы.
Политбюро обязало Сталина проконсультироваться с Г.Е. Зиновьевым, Г.К. Орджоникидзе,
