Сергей Киров. Несбывшаяся надежда вождя - Константин Анатольевич Писаренко
Киров, «человек огромного эстетического вкуса», ценил поэзию Есенина и на досуге, по признанию Чагина, с удовольствием мог послушать, как тезка «неповторимо задушевно» читает что-нибудь из цикла «Персидские мотивы». А в будни посадить с собой рядом в машину и свозить на нефтепромыслы, к вышкам или в строящиеся рабочие поселки. И снова слово Швейцеру: «На Есенина бакинского периода, несомненно, оказала влияние личность Кирова…»
– Ну, что пишут из Баку о Есенине? Как он? – спросил Киров Чагина в кулуарах XIV партсъезда в Москве в декабре 1925 года.
– По моим сведениям, Есенин уехал в Ленинград.
– Ну что ж… Продолжим шефство над ним в Ленинграде. Через несколько дней будем там.
Съезд ещё не закончился, когда страна узнала о том, что в ночь с 27 на 28 декабря Есенин повесился в ленинградской гостинице «Англетер». Повесился ли?[255]
Разогреть партию перед съездом «новая оппозиция» попробовала в сентябре. Статьями, подготовленными Зиновьевым, Каменевым, Крупской. Авторы подвергали жесткой критике НЭП: мол, пользу от неё почувствовал разве что кулак, а сельская беднота – в ущербе. Но не обольщайтесь. Атакующая сторона стремилась не проблемы НЭПа разрешить, а дискредитировать и свалить Бухарина, проповедника НЭПа на деревне. НЭП она использовала всего лишь в качестве инструмента политического уничтожения оппонента. Не более того… Сопутствуй Каменеву с Зиновьевым удача, дуэт быстро бы забыл о кулацкой угрозе и прочих заявленных «страшилках», НЭП ожидала… реабилитация, а «кулаков» немного погодя… оставили бы в покое.
Между тем любой спор о Бухарине – дискуссия! И ЦК обязан её избежать, почему правящее большинство публиковать что-либо, кроме зиновьевской «Философии эпохи», запретило. Со стороны оппозиции тут же посыпались обвинения в зажиме критики, демократии и т. д. Дискуссия вспыхнула внутри ЦК. Весь октябрь и ноябрь попытки выйти на компромисс срывались разными инцидентами, грозившими выплеснуть споры в публичное пространство. Их гасили в репрессивном порядке, что вызывало новую волну возмущения и новый раунд выяснения отношений.
По мере нарастания накала борьбы обе группировки все сильнее и теснее сплачивались вокруг лидеров. Меньшинство возглавил Зиновьев, имевший за спиной надежную базу – Ленинград (Каменева Москва не поддержала). А большинство и не заметило, как в пылу полемических стычек рутину текущего управления передоверило своему лидеру – Сталину. Киров примыкал к большинству, хотя вел себя скорее пассивно, чем активно. На трибуны поднимался редко, чтобы сказать во всеуслышание, что оппозиция «запуталась» в раскрученной ею же «кулацкой, средняцкой и бедняцкой географии».
Тем временем каждый день такой «войны» медленно, но верно превращал генсека ЦК РКП(б) – первого среди равных – в вождя, второго Ленина. Сталина вполне устраивало появление внутри ЦК «ленинградской» фракции и её «работа» на постоянной основе. Правда, умеренная «работа». Между тем «новая оппозиция» вела себя крайне агрессивно, похоже, в предчувствии, что на съезде с развенчанием Бухарина ничего не выйдет, и из-за опасений, что с ней поступят так же, как с Троцким. Зиновьев и Каменев инстинктивно поспешили опереться на того, кто мог защитить от неминуемой расправы, на партийную организацию города на Неве. Полагали, что к голосу коммунистов «колыбели революции» в ЦК или хотя бы на съезде прислушаются.
И голос этот прозвучал 1 декабря на XXII Ленинградской губернской конференции. Ему ответили москвичи 5 декабря на собственной губернской конференции, четырнадцатой. Увы, оба лагеря не думали о примирении, изготовившись к решительной и… бессмысленной драке на съезде, открывшемся 18 декабря 1925 года. Сталин вечером 15 декабря предпринял отчаянное усилие найти «золотую середину», чтобы сохранить оппозицию «Его Величества» на будущее. Однако Зиновьев и Каменев не поверили в искренность Кобы, стали требовать формальных гарантий, вплоть до свободы критики. Сделка не состоялась, и на партийном форуме меньшинство, тупо, по инерции, атаковавшее «любимца партии», закономерно угодило под каток разгневанного, даже разозленного ими большинства, не давшего Бухарина в обиду. В день смерти Есенина, 28 декабря, делегаты по предложению Калинина, призвав рядовых партийцев Ленинграда положить конец «попыткам подрыва единства» нашей партии, санкционировали кампанию чистки партийного руководства города. Преемника Зиновьеву выбрали заранее.
«Дорогая Маруся…
Настроение здесь у меня очень плохое… на съезде у нас идет отчаянная драка… В связи с этой дракой здесь стоит вопрос о посылке меня на постоянную работу в Ленинград. Сегодня об этом говорили очень определенно. Я, конечно, категорически отказываюсь. Серго также против моей посылки туда. Не знаю, чем это кончится. Через неделю, а, быть может, раньше, съезд закончится, немедленно выедем домой»[256].
Форум завершился 31 декабря 1925 года. Киров взялся за перо, очевидно, в первый из двух «выходных» съезда – 24 декабря (второй – 27 декабря). Сразу после того, как «правящая семерка» пришла к мнению, что в Ленинграде нужен лидер, способный одолеть авторитетного Зиновьева. У Кирова не было шанса «отделаться». Ведь он в свое время умудрился затмить Нариманова, основателя советского Азербайджана, кумира азербайджанских национал-коммунистов, «азербайджанского Ленина». Ему и ехать в Ленинград, чтобы повторить «подвиг».
А что с Есениным? Поэт приехал в город на Неве 24 декабря 1925 года очень неудачно. Встретился с кем-то, с кем не стоило. А кто-то в той нервозной, крайне наэлектризованной, чуть ли не безумной атмосфере мог заподозрить, что во владения Григория Евсеевича явился кировский эмиссар… за компроматом…
2. «Направлен партией в Ленинград»
Так сформулировано в Большой Советской энциклопедии (3-е издание, том 12, 1973 год). И сформулировано точно. Направлен партией, а не её вождем – Сталиным. Сталин понимал, что убрать Кирова из Баку – значит разрушить то хрупкое политическое равновесие, которое благодаря Кирову в Азербайджане возникло и сохранялось в течение трех с половиной лет. Перевод Мироныча в другое место разбалансирует ситуацию, вновь столкнет лбами «националистов» с «бакинцами», а способен ли кто-либо иной из русских сыграть роль арбитра так же превосходно, как уроженец вятского Уржума, – большой вопрос…
Это – во-первых. А во-вторых, в планы Сталина не входило выгонять
