Лицей 2023. Седьмой выпуск - Владимир Евгеньевич Хохлов
Мурлыкая себе под нос: «Прошел чуть не полмира я – с такой, как ты, не встретился»[2], он натягивал майку, надевал рубашку, оправлял воротник, застегивал часы и ждал, пока закипит кофе в медной турке. Он стоял у окна и знал, что приближалась весна, поскольку с каждым следующим рабочим днем сиреневые полосы ложились на снег все раньше и раньше.
Дом напротив стоял уже почти готовый, с иголочки, и из-за острой своей крыши напоминал дворец. И думал Константин Константиныч, что пройдет совсем немного времени, и сюда въедут новые жильцы, и будут они с Теплицыными соседи. И будут это, должно быть, замечательные соседи: какой-нибудь заслуженный артист республики, главный инженер завода, или, может быть, коллега – завотделением больницы, преподаватель меда…
Дом рос всю зиму, но к весне расти перестал. К лету был сдан и заселен.
Как-то раз в конце лета случилась еще одна автомобильная история. Мать долго стояла у окна, поливая и разглядывая цветы, а потом резко обернулась и подозвала сына:
– Гляди-ка.
Он подошел как раз вовремя, чтобы увидеть, как во двор со стороны Заневского проспекта медленно закатывается пузатый ЗиМ. Вальяжно, как большой зверь, твердо знающий в лесу свое место, он прополз ко второй парадной и остановился. Шофер быстро выскочил со своего места и почтительно распахнул заднюю дверь. Оттуда на асфальт шагнул важного вида мужчина в сером плаще и мягкой шляпе, такой же толстый и важный, как его автомобиль. Коротко кивнув шоферу, он пересек двор и скрылся в парадной. Шофер же откатил машину в сторону и, выставив ноги в открытую дверь, закурил.
– Это у них называется отмиранием классов при коммунизме, – заметила мать, чья ирония и холодный, порою циничный взгляд на вещи иногда шокировали сына.
– Зачем ты ерничаешь? Встречаешь по одежке… Это какой-нибудь ответственный работник, – упрямо сказал Константин Константиныч, вспомнивший своих артистов и инженеров.
– Невероятно ответственный, – фыркнула Клавдия Ивановна и отошла.
Константин Константиныч толком не знал, как он к этому относится (невыдержанный ты товарищ, Костя, сказал ему как-то профорг, нет у тебя ясности в голове, нет понимания всей трудности политической ситуации). Но мать, потерявшая в тридцать восьмом мужа, имела, как он считал, право на эту издевку.
…Их было в камере трое. Раньше всех туда попал Василий Иванович Морошка, тысяча девятьсот третий, Кронштадт, из служащих, бухгалтер Ленэнерго, 58–10; затем – Теплицын Константин Петрович, тысяча девятьсот девятый, Гельсингфорс, из рабочих, инженер на Кировском заводе, 58–10 и 58–12 (это – за ячейку) и, наконец, Никифор Леонтьевич Натощак, тысяча восемьсот девяносто девятый, село Земетчино Моршанского уезда Тамбовской губернии, из крестьян, 58–10, 58–12 и 58–13 (это – за Тамбовщину).
…Морошка отсидел свои три года из десяти и вышел во время войны; энергетиков было мало, энергетики были нужны. В сорок седьмом он разыскал Клавдию Ивановну. Точной судьбы отца он не знал, но видел его мертвым еще до пересылки, во внутреннем дворе Большого дома. И это была единственная весточка, которую он мог передать.
А Натощака кололи долго, почти ежедневно били, и в конце концов он все подписал. Морошка говорил, он тянул время: за эти дни жена с детьми успела бежать из Ленинграда. Вернулись они туда двадцать лет спустя, и не на Садовую, конечно, а в Петро-Славянку. И хотя ей выдали справку о реабилитации, всю жизнь она страшно боялась, что дети что-нибудь узнают; справку эту она спрятала за батарею, за отстающий лист обоев, а незадолго перед смертью сожгла.
Глава двенадцатая
Сейчас она воткнет заднюю, устало и несколько отстраненно подумал Сергей Григорьевич. Да, сейчас. Он закрыл глаза, чтобы унять мучившую его головную боль, и услышал, как она это делает: сначала левая нога каблуком глухо уперлась в пол, затем проскрежетала железом о железо коробка, потом пистолетным затвором щелкнул и упал ручник. Обороты возросли, и машина тронулась, утробно урча прямыми зубьями шестерни заднего хода.
Водила супруга неуверенно и сейчас, вклиниваясь задом на КАД, что вообще-то запрещено, явно нервничала.
– Надо было автомат брать, – процедила она сквозь зубы, вывернув голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов.
– Надо было права раньше получать, – пробурчал Сергей Григорьевич.
– Сейчас еще тошниться в пробке! Тронься-встань, тронься-встань…
Меня бы сейчас не стошнило, подумал он. Где-то должен быть нурофен…
Он аккуратно, не делая резких движений, наклонился вперед и пошарил в бардачке рукой. Страховка была, жвачка была, нурофена не было.
Машина уже почти наполовину вылезла на дорогу и замерла, загородив движение. Полина в замешательстве смотрела на остановившуюся в ожидании фуру.
– Ну двигай, епэрэсэтэ, он же тебя пропускает, – не выдержал Сергей Григорьевич. – Ты все равно уже на полосе.
Жена, стиснув зубы, повернулась обратно, врубила первую и так яростно крутанула руль, как будто хотела его оторвать.
Они влились в поток. Сергей Григорьевич машинально протянул руку, нажал на аварийку, подождал несколько секунд и нажал снова. Рука бессильно упала на колени. Пульс отдавал в виски и в запястье. Надо терпеть.
В потоке Полина немного успокоилась и перестала злиться. Он видел, как расслабились ее локти и как выпрямилась спина. Ну и слава богу, подумал он. Доедем.
В этот момент зарядил снег – мокрый и липкий, и Полина включила дворники. От их ритмичного движения пришлось снова закрыть глаза.
– Сколько там он показывает? – спросил Сергей Григорьевич, не узнавая своего голоса, настолько глухо прозвучал вопрос.
– Час, – ответила Полина спустя секунду замешательства. – До Пискаревского все красное, и сам он желтый.
Сергей Григорьевич вздохнул.
– В «Ленту» не будем заезжать? – спросила Полина, обеспокоенно глянув на мужа.
– Давай не надо. Вроде всё есть.
– Хорошо.
Они помолчали.
– Аня вчера звонила, в гости зовет.
– Твоя сестра льстит моему кошельку, – фыркнул Сергей Григорьевич. – Кризис в стране. Я вон жену на механике ездить заставляю, а она предлагает в Лос-Анджелес лететь.
На самом деле он изрядно лукавил. И он, и Полина знали, что и не самая бюджетная японка их семье вполне по плечу. Или даже немка. Просто он, севший за руль в автошколе ДОСААФ еще при жизни Черненко, не признавал новаций, расслаблявших человеческий мозг. Нет, он не был непробиваемым ретроградом, но давно для себя вывел это правило. Благословен век, избавивший женщину от многочасовой варки белья и ручного отжима пододеяльников; да здравствуют посудомоечная машина и памперсы, электродрели и картофельный нож! Но паркоматы и автоматы, гугл-переводчик и электронные телефонные книги, мессенджеры и пенопластовая потолочная лепнина – все это лишало жизнь ее
