Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

Дом, к которому подъехал Гридин, был высоко поставлен и размерами весьма превосходил стоящие рядом дома. Кроме того, перед домом был разбит небольшой сад, тогда как все соседские дома окнами смотрели прямо на улицу, отчего дом Бенинсона, стоящий за стволами деревьев, притягивал к себе взор, а не убивал его своей унылостью. Дверь была умеренной высоты, состояла из двух створок, украшенных деревянным орнаментом. От крыльца с двух сторон в сад опускались каменные ступеньки. Так же устраивались подъезды и в барских домах, но только совсем другого размера, и, подумав об этом, Гридин едва сдержал улыбку. Вскоре иная улыбка осветила его лицо, когда двери распахнулись и навстречу ему вышли Бенинсон и, радостно приветствуя Гридина как старого знакомца, Гумнер. Пока шли к гостиной, Гридин по-приятельски говорил Бенинсону, что желал бы звать его так же привычно для русского слуха, как и Бориса Лазаревича. На что Бенинсон, тоже по-приятельски, отвечал Гридину, что во многих домах не только Москвы, но также и Петербурга его давно уже зовут не иначе, как Лев Наумович.

Известие о том, что гость наконец-то приехал, разом пронеслось через весь дом от одного конца до другого. Детская возня и крики вмиг оборвались, когда рослый Гридин, облаченный в цивильное платье, с мягкой улыбкой ступил в гостиную. Он назвал себя, сопроводив свои слова едва заметным поклоном.

На этот раз ничто не раздражало его взгляда, как, к примеру, улыбка того же Боруха Гумнера в самом начале их знакомства. Каждый раз, когда взгляд Гридина скользил по лицам молодых женщин, они казались ему весьма привлекательными. Гридин потом весь вечер с удивлением будет смотреть на эти лица, главным украшением которых, несомненно, являлись глаза. Ему невольно припоминались высказывания многих знакомых, которые, бывая в Западном крае, в один голос уверяли, что ничтожество мужчин еврейского племени особенно заметно, если смотреть на них, стоящих рядом со своими жидовками.

Переведя взгляд на Фиру, потом Хаю, Рахиль и Эмму, Гридин сказал:

— Вы определенно родные сестры, — и тут же с восхищением в глазах добавил: — Однако и различие удивительное. Мой отец и два его брата также весьма схожи обликом, но каждый из них, подобно вам, весьма интересен по-своему.

— Вы тоже недурны собой, ваше превосходительство, — шутливо проговорила одна из молодых женщин, которая назвала себя Машей.

— Ах, господин Гридин, как жаль, что Мойши, мужа Маши, именно сегодня, в такой день, нет в городе, — сказала Эмма. — О-о, он у нас не простой человек! Пусть на меня Борух и Лейб не обижаются, но это мой самый любимый племянник.

— Это моя жена Эмма, — с гордостью сказал рэб Иосиф, сопроводив свои слова таким поклоном, который при небольшом его росте и тучном теле был столь неловок, что вызвал смех у детей.

— Я так и подумал, — весело проговорил Гридин.

— Интересно, как вы догадались? — спросил рэб Иосиф.

— Очень просто, — ответил Гридин. — По глазам. По огню, который был в них, когда Эмма говорила.

— Вы это так хорошо сказали, господин Гридин, — растрогался рэб Иосиф, — почти по-еврейски.

Гридин был такого образа жизни человек, что даже в Петербурге сторонился шумных застолий. Однако же, если никак избежать их не мог, то, глядя на Гридина, никто бы и не подумал, что общение с приятелями ему в тягость. Когда лилось вино и пелись песни, душа его с радостью открывалась на каждый ласковый взгляд или слово. Теперь же несколько странно ему было, что такие же чувства испытывал он и за этим столом, где его усадили на самое почетное место после того, как он сполоснул водой руки.

Гридина просили говорить первым, и он начал свое слово со здравицы за государя и государство Российское. Казенные слова говорить не хотелось, но другие отчего-то на ум не шли. Его слушали радостно, и потому Гридину сделалось неловко, что есть некая тайна в его появлении за этим столом. Гридин подумал о себе с усмешкой: не иначе как угощение с пряными запахами да терпкое вино явились тому причиной. Еще и потому было ему неловко, что облик каждого, кто сидел за столом, был ему привычен. Особенно если смотреть на белолицых и светловолосых сестер.

— Чему вы так улыбаетесь, глядя на нас? — спросила Эмма.

— А тому и улыбаюсь, — ответил Гридин, — что если бы встретил вас у себя в поместье, то и не догадался бы, что вы родом из иного племени.

— Ах, господин Гридин, — с печалью сказала Фира, — когда б нас можно было распознать, из какого мы племени, то не сидеть нам с вами за этим столом и вообще не жить на белом свете.

— Вот как! — воскликнул Гридин. — А можно узнать почему?

— Чем меньше знать о наших еврейских болячках, тем крепче будете спать, господин Гридин, — тут же громко сказала Хая.

— А светловолосые мы потому, — сказала Рахиль, — что у нас папа был мельником, и нас мукой присыпало. Нет, не смейтесь. Умные люди знают, что говорят.

— Вы когда-нибудь видели, господин Гридин, как с коней рубят лозу? — спросила Эмма.

— Еще бы, я и сам рубил на учениях.

— Вот так зарубили когда-то вместо лозы папу, маму и фириного мужа Гершла, — сказала Эмма.

— Здесь, в Борисове?

— Нет, под Уманью, — ответила Эмма. — Здесь, в Борисове, слава Богу, этого делать еще не умеют.

— Так это, верно, было очень давно. Во времена гайдамаков, да? — спросил Гридин. — Я слышал и читал об этом страшном событии. Как же вам удалось спастись?

— Когда за селом появилось облако пыли от их коней, — сказала Фира, — отец спрятал Рахиль, Хаю и меня с Мойшей на руках в сарае, в яме. Рахиль и Хая были совсем еще маленькие девочки. Ночью пришел сосед, переодел нас в одежду своих дочерей, дал коня с телегой, и мы поехали в Борисов к Эмме — как будто бы погорельцы. И вы знаете, нас никто не узнал, и даже гайдамаки давали нам хлеба… Значит Бог не хотел, чтобы нас убили.

— Зато когда они приехали в Борисов, — сказал рэб Иосиф с печалью в глазах, — гайдамаки таки сумели убить еще одного человека.

— Иосиф! — воскликнула Эмма.

— Не сердись, Эмма, но если уже есть разговор, так пусть он будет полным. Когда они приехали в Борисов, мы ждали ребенка, которого Эмма выбросила, как только увидела ту страшную телегу у нас под окном. Они приехали рано утром и не хотели нас будить. Когда она разглядела в