Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Солнце повисло над землей на длину аркана. С вершины холма были хорошо видны горы, долины, не только давно знакомые Абаю своими очертаниями издали, но также исхоженные им вдоль и поперек за всю его жизнь. По левую сторону, на востоке, высились серые горы Орда, Токымтыккан, Бокай: их вершины окутывала сизая дымка. За ними, в бескрайней дали, затянувшись голубой завесой, слившись в единое целое, земля и небо тонули в густой, сплошной лазури. В плывущем мареве, где уже не было видно горизонта, будто парила над землей вершина Арката. Камень Байжана едва намечался своими извилистыми отрогами.

Прямо перед глазами, во всю ширь раскинувшегося юга, лежала всхолмленная степь, представ перед закатным солнцем вереницами своих серо-зеленых бескрайних долин, тянувшихся до самых предгорий Чингиза, а там уже возрастали огромные горы, с детства известные Абаю, милые душе долины, ущелья, овраги, высокие пригорки с зимовьями, стойбищами многочисленных родов. Там выделялись отдельные вершины - далекий пик Борли, ближний Кан, скалы Караши, горы Туйе-оркеш, Токпамбет, чьи названия ласкали слух. Далее за ними - величественная гора Карашокы, где обитали его сородичи, ближе - Кыдыр, со своими слоенными плоскими скалами, разбросанными по склонам... Далеко на востоке поднимались две вершины Шуная, несколько ниже - великолепная гора Догалан со стесанным отвесным краем. А еще ниже, начинаясь у подошвы Туйеоркеша и Караула, расстилается светлая безграничная степь.

Над ровной синей степью, покоившейся в безмолвной тиши, горы Шунай, Догалан и Орда показались Абаю тремя громадными кораблями, а степь сама - бескрайним морем в час полной тишины. Отдельные зеленые холмы взгорья представлялись маленькими корабликами, плывущими по этому морю.

В старых сказках говорилось о таинственных миражах, которые порой видел в степи одинокий путник. То был неподвижный, дремлющий в мертвом безмолвии, бездушный и бескрайний мир. Его наполняли видения - звери и люди, словно застывшие в камне, руины древних городов, остовы кораблей на дне моря. Таким удивительным, загадочным миражом и казался сейчас Абаю мир, которым он любовался на закате.

Прохладный вечерний ветер подул со стороны Чингиза, охладил лоб и плечи, словно огладив его всего своим нежным дуновением, и приятная истома разлилась по телу. Абай распахнул ворот, расстегнул рубашку по всей длине, открыл чапан и подставил грудь степной свежести.

- Надо же, какой добрый ветерок! - пробормотал он и улыбнулся, будто приветствуя это тихое природное явление.

И вот уже кажется ему, что это и не ветерок вовсе, а чистая родниковая вода, что ласкает его лицо, шею и руки, нежно струится вокруг, будто он сам купается в горной реке.

Долго стоял Абай, окидывая взглядом простор своей родины, все ее изгибы и закоулки, живущие и здесь, перед глазами, и глубоко в его душе.

Все ниже клонилось солнце, все больше менялся мир. Высокая вершина Караула, возвышенности Колькайнара теперь стали гораздо резче очертаниями в пологих лучах заката. Их привычный серый окрас сменился оранжевым и золотистым, скалы заблистали во всей своей новой красе.

А вот цепи холмов Кыдыра, особенно северные склоны Шу-ная, уже скрытые тенью, кажутся миром иным, символом холода и заката, последних часов самой жизни, словно отражают в себе прошлое, мрачную пору ушедших лет... Эти вершины на западе будто знают нечто, неведомое светлым скалам Караула и Колькайнара, что купаются в живительных солнечных лучах.

То были горы недоверия, подозрения. Горы печали и горести. Но вот и светлые вершины стали потихоньку обволакиваться тенью, все больше стало тьмы, все меньше - света, будто лицо мира покрывалось морщинами старости, тенью смерти. Все это было, как борьба удачи и несчастья, как жизнь сама. Вечер брал верх, что естественно. Все гуще становились ночные тени, все призрачней - свет.

Все выглядело так, как сам Абай сказал когда-то: «Наступят сумерки моей души печальной.» Лишь тоненькая кромка легкой позолоты лежала теперь по краю далекой горной гряды. Громадная тень гор поглотила и мелкие холмы предгорий. Все окрасилось в единый цвет, окружающий мир стал враждебным и диким. Даже легкий прохладный ветерок превратился в знобящий, колючий поток холода.

И в этот миг Абай посмотрел окрест каким-то новым взглядом: он увидел перед собой не степь, а саму свою жизнь. Эти горные цепи, тянувшиеся за горизонт, дальние ущелья со скалами наподобие верблюжьих горбов, река Караул, река Балпан - все это казалось ему страницами книги, на коих был записан его долгий, извилистый жизненный путь.

Все здесь открывало какие-то воспоминания - печали и тяжкие переживания, мытарства, коварные деяния врагов, толкаясь, теснясь, долгой вереницей проходили люди, которых уже нет ни в памяти, ни в жизни, вспыхивали, словно освещенные молнией, картины жизни...

Родная земля, оказывается, самый откровенный, искренний и полнокровный собеседник: она ясно и красноречиво поведала ему о давних, уже почти забытых вехах его жизни. Странная мысль пришла ему в голову. Вспомнив только что виденные им здесь волшебные корабли древних эпох на поверхности дивного моря, он подумал: а что, если здесь, в недрах этих гор, и в самом деле скрыта некая волшебная сила, непонятная нынешним созданиям, удивительная тайна? Ведь увидел же я историю своей жизни! А если и вся история человечества записана, словно тайными знаками, в этих скалах и ущельях, каменных глыбах и водопадах? И скрывают эти горы свою тайну потому лишь, что мир, задыхающийся под тяжкой злобой дня сегодняшней эпохи, не в состоянии пока ее понять? Но придет время, и проснется великая сила, дремлющая здесь, застыв в оцепенении, словно города из древних сказок.

О, увидеть бы тот мир, ту эпоху! Даже если и не суждено будет жить там, глянуть бы, как в щелочку одним глазом: отсюда -туда. Неужто такое невозможно? Может быть, хоть как-нибудь - чудесным путем искусства, поэзии.

Что еще может дойти до того времени из этой поры? Безусловно, эти горы, застывшая лава, дойдут до той поры неизменными, и будут так же радовать взоры грядущих людей. Ну а человек?

Абай помрачнел, подумав об этом, и мурашки пробежали по его спине. Другие люди заполнят этот безмолвный мир, ни одного из ныне живущих не останется в нем через каких-нибудь сто лет.

Исчезнет весь его народ, существующий сейчас, во времена, полные всяких бед стихийных и людских напастей. Не живет этот немногочисленный кочевой народ, а мучается. Он темен, невежествен, и правят им черные, чудовищные силы тяжелой мглы. Нет будущего у такого мрака, он должен остаться в прошлом. А что же - в будущем будет как-то иначе?

Умереть бы сейчас, лечь бы где-нибудь в этих горах и