Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
Итак, пришла пора готовиться к отъезду, несмотря на тяготы нынешней зимы. А она была настолько крепкой и настойчивой в своей морозной лютости, что теперь, перевалив за середину, достучалась уже до каждого. Сейчас и городские жители страшились уличной стужи: сначала решили не пускать в школу детей, затем и взрослые старались по возможности сидеть дома, и город в целом пребывал в растерянности и тревоге, в тишине и безлюдности на улицах..
Что же говорить о людях степи? Они уже давно ходили с обмороженными, в струпьях, почерневшими лицами. Будь то одинокие верховые, путники на санях, и особенно - медленные верблюжьи караваны, - все сетовали на неимоверные зимние мучения.
Но ехать все же необходимо... Абай собрал вместе всех родственников из аула, кто был в эти дни в городе, попросил их побыстрее завершить свои дела. Чтобы не застудить Магаша, если в степи потребуется вынужденная остановка, нужно выезжать на многих санях, всем сразу, в один день.
- В любое время может случиться буран, - сказал Абай. -Если дорогу заметет, то все сани будут по очереди прокладывать колею саням Магаша.
Те, кто слышал эти слова - аульные соседи на выезде, друзья-товарищи, - серьезно и с большой ответственностью приняли их к сведению, хотя Абай не давал распоряжений, а как бы высказывал свое пожелание. Степняки все же попросили несколько дней отсрочки. Они сами приехали в город не от хорошей жизни: озабоченные суровой зимой, должны были многое раздобыть для своих семей на базаре. Так прошли еще дни, наконец, решили: завтра ранним утром, на зорьке, многочисленные попутчики тронутся в путь с разных городских квартир.
Несмотря на тщательную подготовку, Абай был в сильном волнении. За день до отъезда к нему приехал проститься Федор Иванович Павлов.
Его большие голубые глаза так и сияли, наполняя комнату светом бодрости и деятельной душевной энергии. Казалось, что он еще не остыл от каких-то приятных встреч, разговоров, известий...
Войдя в комнату, Павлов обычно садился рядом с Абаем, но сейчас он был так возбужден, что не мог найти себе места и принялся вышагивать из угла в угол. Какитай, Дармен и Кумаш, сидевшие сейчас с Абаем, не могли не заметить более чем странного состояния гостя, который, похоже, был переполнен какими-то своими мыслями, и тотчас вышли из комнаты, чтобы тот высказал их Абаю наедине. Едва дверь захлопнулась, как Павлов подскочил к Абаю и горячо заговорил:
- Ибрагим Кунанбаевич, помните, я недавно говорил вам, что грядет война? И она началась! Причем начали ее сами японцы, решив, что войны все равно не миновать. Напали на город Порт-Артур, где расположена гавань наших военных кораблей, и захватили его. Это же потрясающий удар, прямо в морду русского царя!
Сказав так, Павлов захохотал, и потом быстро, страстно заговорил, перечисляя, как ему казалось, самые важные обстоятельства. Многих его слов Абай просто не понял, таких, как, например, «эксплуататорский класс» и «жандарм Европы», да и не до того ему было сейчас. Павлов терпеливо повторил сказанное, но уже в более простых выражениях:
- Россия давно довлеет над всей Европой, поэтому она для народов Европы и есть жандарм. Однако класс угнетателей и в Европе боится поражения России в этой войне, меж тем как трудящиеся массы той же Европы стоят за Японию. Словом, если Россия проиграет, то и вся Европа освободится от российского жандарма. Те же, кто ранее сомневался в революции, станут ее сторонниками. А если в революцию поверят множество людей, то она на самом деле произойдет!
Радость Павлова бросила какой-то отдаленный свет на опечаленную душу Абая. Революция, о которой все время говорил Павлов, была созвучна сокровенным мыслям Абая о каком-то светлом грядущем, о том удивительном времени, когда все люди будут счастливы. Как бы ни был он сейчас подавлен насущным бытием, своими печальными думами, сам светлый облик Павлова, его воодушевление озарили мрак в душе Абая. Внимая речи своего русского друга, Абай словно слышал за своей спиной шорох расправляющихся крыльев, и чей-то властный, влекущий голос звал его: «Иди! Не возись на месте - устремляйся вдаль... Придет светлая пора жизни твоей, и там, в грядущем, осуществится мечта твоя. Иди. Окрылись мечтой, тянись к ней днем и ночью, тянись неустанно.»
В последний месяц сама жизнь казалась Абаю каким-то кошмарным сном. То ему бредилось, будто он падает со скалы. Будто земля ускользнула из-под ног, и он стремительно летит на дно темного каменного ущелья. Иногда этот бред наяву сменялся на другое: он чувствовал, что барахтается в мутных волнах бездонной, бескрайней, кровавой воды. Другой раз - словно на него, зависнув, как чудовище, опускается ветреная и мглистая ночь, своей черной пастью заглатывая его. Абай оказывался то в беспросветной глубине, то в жуткой холодной грязи, то в неком безжалостном чужом мире, где нет никакого устройства, где затерялась его вера в самого себя, - и нет возврата назад, и не сойти уже с этого пути.
Участь Магаша безмерно тревожила Абая. Его каждодневная жизнь представала перед ним такой же пугающей, неразрешимой, неизлечимой, как и болезнь сына. И он видел в Павлове крылатого вестника милосердия, светлого посланника восходящей зари будущего.
Когда Павлов ушел, Абай еще долго чувствовал легкий остаток тепла. Именно некими перелетными птицами кажутся ему такие люди, как он. Люди, которые будут жить в грядущем, хозяйничать в той незнакомой жизни.
Свою собственную жизнь Абай представлял безмолвной степью, окутанной тяжелой мглой. Никакого светлого луча, вестника из будущего, не промелькнет в этой степи. Никакого утреннего проблеска надежды. В такие минуты ему вновь и вновь кажется, будто барахтается он все в той же бездонной, мутной воде. Но вот, в последний миг, уже не зная, с какою силою вскинуть руки, чтобы остаться на плаву, он вдруг видит впереди смутные очертания берега...
Но точно ли это берег, или просто песчаная коса, отмель посередине реки? Вот ему чудится, что впереди маячит какая-то фигура. Будто бы некто машет рукой, как бы кличет, зовет: «Плыви сюда!..» То глухая, беспросветная темень стоит вокруг, то вдруг на горизонте зарозовеют первые проблески зари. И вот, как бы откинув завесу ночи, обнажается ясное, открытое в своей красе майское небо, чистое, как молоко.
Такими были мысли, мечты Абая, когда он остался наедине с собой. Словно пелена
